Там сидят двое очень фактических пацанов. Увидели меня, и давай ржать. Ну, мол, ты, дед, спортсмен! С такой скоростью носился, любо-дорого смотреть. Мы на тебя ставки сделали: успеешь влезть или нет. Вот Толян проиграл, с него ящик пива. Так что ты, дед, молоток. То, что я для них «дед», — это ладно. Овчинный полушубок, валенки и трехдневная щетина никого моложе не делают. Но дальше! Я им жалуюсь, что вот, мол, все двери во всем составе закрыты, как же это можно? А если бы старуха какая на моем месте была? Она бы с инфарктом тут же на перроне и упала. А они мне в ответ, радостно так похохатывая, сообщают, что это шутка их собственного производства. Что они бригадиру пообещали сто баксов за это развлечение. И прикалываются так на каждой станции. Народу зимой ездит мало, поезд почти пустой, чего не пошалить? Нормально, да? Ну и что мне было делать? Убить этих уродов? Развернуть их к стенке, ноги на ширину плеч?
— Я бы так и сделал, — заметил Грязнов.
— Вот мерзавцы! — рассмеялся наконец Турецкий. — Твоя реакция?
— Какая у меня реакция… Дошел до бригадира, объяснил ему, чтобы он больше так не делал… Не надо, дескать… Бригадира, кстати, уже сняли. Это к слову. Ну вернулся я в купе. А там ящик пива и Вова, так второго звали, угощает. Мол, садись, дед, ты пару бутылок заслужил. Отказался я культурно, залез на свою верхнюю полку, достал детектив и углубился. На следующей станции заходит в наше купе молодой человек приятной наружности. Садится, наблюдает, как народ отдыхает, не замечает, что у них на ручищах татуировки вполне конкретные, и без спросу начинает соваться в разговор. Сами знаете, такое амикошонство братвой отнюдь не приветствуется. Но Вован и Толян пока терпят. Что-то сквозь зубы отвечают. Мол, возвращаемся из командировки, да-да, работники авиакосмической промышленности… Вот это начальник цеха, а я главный инженер…Тут молодого человека понесло. Он, как оказалось, сайентолог. И разъезжает по малым городам Ленобласти этаким миссионером, вербует паству. И давай он им и про дианетику, и про сайентологию, и про дедушку Хаббарда, и про клир… Вот в этом месте Толяна прорвало. Что ж ты, говорит, выражаешься, гаденыш? Клитор, а не клир — это раз! А во-вторых, мы люди православные и не позволим морочить голову ни себе, ни приличному деду, что отдыхает на верхней полке!
— А дальше что? — рассмеялся Грязнов.
— Ну что… Попутчики мои ухватили парня за шкирку и выволокли, благо рядом купе свободное. И так они после этого расслабились, словно беса изгнали. И пошел между ними очень задушевный и откровенный разговор. С именами, явками, паролями, как говорится. Сколько я узнал нового! За год оперативной работы столько информации не получишь, сколько за три часа базара двоих братков под ящик пива и сопение дремлющего наверху деда — он же начальник питерского угрозыска, чутко внимающий каждому слову криминалитета.
— Хорошая байка! — оценил Грязнов. — Информацией-то воспользовался уже?
— Да, кое-что интересное звучало. Узнал я, в частности, что имеется в нашем городе одна весьма престижная частная клиника, которую курирует некий авторитет и которая является этаким схроном. Если нужно кому затаиться, отлежаться на дне подводной лодкой, вперед — в отдельную палату белокаменную. Можно под псевдонимом. Лежи, лечись, пока тебя угрозыск ищет.
— Мораль сей басни какова? — осведомился Турецкий.
— Да никакой морали. Или нет… Мораль, пожалуй, та, что не стоит скорым быть на расправу. Или, как говорил Ключевский: «Если кошка хочет поймать мышку, она притворяется мышкой». А еще вот что: приезжайте-ка вы ко мне в Питер на новогодние праздники, благо целых две недели выходных! Съездим ко мне в деревню на охоту, в баньке попаримся, первачом побалуемся. Нигде такого отдыха нет, как в глухой русской деревне.
— А что? Это мысль. Я казак вольный, мне собраться — только подпоясаться, — задумался Грязнов. — А, Саня? Маханем в захолустье? А то все Париж да Вена…
— Ага, надоело, — поддержал шутку Турецкий.
— Нет, я серьезно! Приезжайте, буду ждать!
— Ладно, Виктор, подумаем, — пообещал Грязнов.
Официальная часть мероприятия в Генеральной прокуратуре подходила к концу. Президент чуть повернул голову в сторону личного охранника, тот кивнул, что-то произнес В мобильный. Глава государства, одарив присутствующих прощальной улыбкой, направился к выходу, охрана держала его в ненавязчивом, но плотном кольце. Генеральный прокурор отправился провожать высокого гостя. Президент со свитой покинули холл, но министры, замминистры, заместители замов и прочие приглашенные чиновники все еще находились в зале. Растянувшись цепочкой, они задерживались возле длинного стола, отвечая на вопросы, приветствия, напутствия прокурорских чинов. Некоторые застревали у выхода, возле стойки с тарелочками, на которых возвышались горки крохотных пирожных канапе. Похоже, внимание чиновного люда привлекали не сладости, а высокая рыжеволосая девушка, которая стояла за стойкой и улыбалась уходящим гостям. Покидавшие фуршет гости одаривали ее ответными, весьма благосклонными улыбками. Но вот с девушкой поравнялся невысокий, холеный господин в костюме от Готье. Он тоже улыбнулся очаровательной распорядительнице вечера.
Дальше произошло следующее: девушка подхватила одну из тарелок с пирожными и влепила ее прямо в лицо чиновника. При этом она громко выкрикнула: «Это тебе, мерзавец, за лекарства, которые ты у народа отнимаешь! За то, что ты больных людей на смерть обрекаешь!» В установившейся мгновенной тишине звонкий голос продолжал выкрикивать: «Вор должен сидеть в тюрьме! Интернационал-социалисты требуют суда над вором и гробовщиком инвалидов!»
В зале поднялся невообразимый крик, кто-то из стоящих поблизости бросился было к девушке, но был оттеснен группой людей в штатском, которые накинулись на нее стаей. Экстремистку повалили на пол, выкручивая руки. Щелкнули наручники, девушку выволокли из зала. Она продолжала выкрикивать проклятия и угрозы — в адрес чиновника в частности и существующего миропорядка в целом.
Лощеный господин стоял с заляпанным кремом лицом, нелепо озираясь и отплевываясь.
В зале, сквозь возмущенный рев голосов, отчетливо слышались смешки…
Застолье продолжалось. Поскольку Гоголев нынче же вечером возвращался в Питер, решено было проводить товарища на вокзал. А до той поры что делать прикажете? Завалиться нетрезвой компанией в дом Турецкого, на «радость» Ирине, которая утром отпаивала мужа лекарствами? Или в одинокое бунгало Грязнова, где, кроме кошачьего корма, поживиться нечем? Чем же плох отдельный кабинет ресторана, откуда их никто не выгоняет, никто не журит, никто не убеждает, что не следует распивать вторую бутылку, а, напротив, все стараются всячески угодить? Ответ очевиден. А потому были заказаны манты, которые делали здесь исключительно сочными и острыми. Да еще бутылочка холодненькой. Задушевный разговор не прекращался ни на минуту.
— Ну а как вам сам? — поинтересовался Гоголев.
— Держится безупречно, — отметил Грязнов.
Прямо как живой. То есть реагирует на все совершенно по-человечески.
