Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 17
А-ах! Какая боль! Стремительно выдёргиваю руку. С неё сначала обильно капает, потом течёт ручьём горячая кровь. Как же я забыла! Ещё с осени в земле осталась закопанной стеклянная банка с водой, в неё мы с сестрой опускали живые цветы. Зимой банка, конечно, лопнула, рассыпалась. Острый осколок глубоко поранил руку. По-моему, задело крупный сосуд и кость.
Промыть рану у цистерны. Вода мутная, тёплая, протухшая. Такой скорее не промоешь, а заразишь. Если уже не заразила какой-нибудь столбнячной палочкой. Когда едем в машине, чувствую усиливающееся жжение в руке. Зубы сами по себе выстукивают дробь. Трудно сглатывать слюну. Колотит озноб: то натягиваю шерстяную кофту, то сбрасываю её. Все признаки заражения.
«Если умру, это будет ничтожная доля наказания за зло, которое я причинила отцу… – думаю я. – Так отец из могилы достал свою неумную, недобрую дочь. Фу ты, какой нелепый сюжет.
Вопросы, вопросы – как вросшие в землю валуны. Я суечусь, будто лилипут, пытаюсь их сдвинуть, приподнять – не хватает сил. Беспомощно топчусь, обхожу, примериваюсь так и эдак. Руки слабые, худые, тонкие. Камни неподъёмны для меня.
Говорят: если Бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Ещё говорят: не спрашивайте Бога: «За что?» Всегда есть за что. И всё же, всё же… За что он наказал меня в 12 лет? Допустим, Бог за что-то хотел наказать отца – далеко не худшего, а для меня самого милого, родного человека, жившего на Земле? Тогда зачем он сделал орудием наказания двенадцатилетнюю девочку?
…Маму плохо помню. В основном отца. Вот мама полощет бельё на ключе. Отец читает вслух, по моей просьбе, роман «Философский камень». Удивляется: неужели понимаешь, дочь? Да ничего я не понимаю! Мне нравится процесс чтения вслух (для меня, маленькой!) и уважение ко мне. Комариный звон, летний вечер, прохлада от большого пруда…
…После субботних пельменей смотрим телевизор, что-то про наших разведчиков и немцев. Я почти сплю. «Олюшка, со стула падаешь уже, иди спать». Упорно сижу, лишь бы рядом с ним, как взрослая. Так уютно, хорошо с ним.
Что ещё помню? Мелочи: как бритвой виртуозно затачивал нам карандаши тоньше, чем остриё иглы. Ещё мелочь: доставал с подоконника зрелые помидоры, мыл, резал на дольки и солил. Любил читать газету и есть. Но мы налетали как саранча, он отдавал и только улыбался нашему пиршеству.
Зимнее утро. Старшие собираются в детский сад. С завистью поглядывают в мою сторону: я остаюсь, у меня ангина. Отец наклоняется над кроваткой, трогает лоб. Спрашивает нарочито строго: «Олюшка, ты разве не идёшь в садик?» – «Не-е-ет! Я болею!» – слишком восторженно для больной кричу я, подбрасываемая отцом в воздух. Я хохочу. На мне платьице из бледно-голубой фланельки, огрубевшей от стирок.
Мы не мешаем друг другу. Он читает и пишет за столом. Я читаю в постели. Когда жар спадает, играю на ковре. Кукольный половник – подобранная с пола «бескозырка», крышечка от водочной бутылки: вчера были гости. Отец увидел «это безобразие». На следующий же день мне купили набор кукольной алюминиевой посуды, ура! В своём забитом книжном шкафу он щедро выделили целую нижнюю полку для моего кукольного домика.
Но и хватит детских воспоминаний. Итак, мне 12. Школьная медсестра оставляет девочек после уроков. Рассказывает о некоторых особенностях взрослеющего женского организма. Мы пропускаем её слова мимо ушей. Краснеем, хихикаем, прячем глаза, перепихиваемся локтями, подмигиваем, прыскаем в ладошки.
И однажды приходит это. Я сообщаю маме и не понимаю, почему она так странно загадочно, недоверчиво радостно улыбается. Я думаю, что произошедшее – разовое явление, странное, но необременительное. Я пока еще не знаю, что это будет продолжаться семь дней каждый месяц. 84 дня в году. 84 дня ада.
Каждый месяц приходила ни с чем до этого несравнимая боль. Словно из меня каждый раз вырезали живое. Кусала губы до крови, чтобы не кричать. Едва не теряла сознание от боли, уползала в тёмный угол, пряталась, как зверёк.
Прятаться, живя со старшими братьями в одной комнате? Безмятежное детство кончилось. Юность – это изгнание из рая детства… Но и об этом хватит.
Я, как все девочки в это время, завожу дневник. Во мне, как у всех девочек в это время, обнаруживается обострённое, болезненное отношение к собственной внешности. Кем-то вскользь оброненные фразы, что гадкий утёнок неожиданно похорошел (а кому из девочек их не говорили?) Я жадно бросаюсь к брошенным фразам. Бережно их подбираю, обдуваю, помещаю в личный дневник. Я их коллекционирую. Перечитываю, смакую, ласкаю глазами, впитываю.
Из книг, которые я читала во множестве, я знала, что Любовь управляет миром. Что взрослые только и думают о Любви, а мужчины ради девственности готовы умереть или сложить к ногам женщины сокровища мира и свою жизнь. Книги, скрытно или явно, пишут об одном: о любви мужчин к женщинам. Женщина – бриллиант, цветок, чистый, высокий, недосягаемый идеал. Мужчина готов отдать жизнь ради одной ночи любви с женщиной. Так писали книги, и у меня не было оснований не верить им.
Я иду в магазин за хлебом и обмираю на каждом шагу. Вокруг Мужчины (вообще-то это кучка алкоголиков на крылечке продмага). Мужские голоса, мужские взгляды, мужские желания. Они желают одного (так пишут книги). Следует опасаться их. «Тяжело быть такой красивой», – радостно и тревожно вздыхаю я. Я не сомневаюсь, что во мне заключается какое-то особое, неизъяснимое женское очарование, привлекающее мужчин.
…Весь городок гудит: отчим жил со своей падчерицей! Она учится в нашей школе, в параллельном классе. Я видела эту девочку: вяловатая, бледная, полная, с толстой чёрной косой, в очках. У меня нет болезненного интереса к этой истории. Она мало трогает меня: слишком грязная, непонятная, неправдоподобная, чужая, далёкая от меня.
Приехала няня, двоюродная бабушка. Кто-то наверху уже решил, что няня выйдет посидеть на крылечко. И что я выйду вместе с ней. И няня станет вспоминать наше детство. Так было часто, когда она приезжала, так было всегда. Но я-то была другая.
Я помню дословно, что сказала она. Слова, которые в одну минуту страшно и безвозвратно перевернули мою жизнь. Раз они были произнесены – это была судьба. Суд Божий. Суд Великого, Мудрого и Щедрого над двенадцатилетней девочкой. Вот уж, действительно, бой на равных.
Итак, няня тогда на крылечке сказала самые простые, бесхитростные слова:
– Как же папа любил тебя! Больше всех других детей любил.
И просто объяснила:
– Когда вы маленькие были, братик не спал, плакал, мешал. Папа сердился. А ты всё время спала, соня. Спокойная была. – И снова повторила для пущей убедительности: – Как папа любил тебя! Больше всех.
Вот что она сказала.
Улыбка ещё не сошла с моего лица. А маленькое сердчишко уже обдало пустотой, тоской и холодом. И острым пониманием того, что прежняя жизнь невозвратимо кончилась. Что простой, понятной и лёгкой жизни больше никогда не будет. Она умерла. Всё пропало и летит в пропасть. Я вступаю во власть чего-то страшного.
Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 17
