– Нет, почему же?.. – вскинул подбородок русский албанец. – Следует признать, что в свое время, еще задолго до Первой мировой, мой дед, и тоже морской офицер, руководил Сербским отделением Дунайского представительства Военно-морского министерства России в Австро-Венгерской империи.
– Вот оно как… – старался, но так и не сумел скрыть своего удивления подполковник. Ощущение было такое, словно перед ним из учебника Военной академии, в которой Дмитрий сейчас заочно обучался, предстал один из персонажей «Истории царской России».
– По вполне понятным причинам, представительство это базировалось в Белграде, – продолжал тем временем русский албанец. – А поскольку у деда, который по отцу был черногорцем, не просматривалось намерения возвращаться в Россию, то он позаботился, чтобы его сын получил военно-морское образование в Италии и стал офицером австрийского флота, базировавшегося на Адриатике. И наконец, случилось так, что женился мой отец на черногорской аристократке, княжне, имевшей албанские корни…
Адмирал и флотский чекист выдержали уважительную паузу, и лишь после этого, окончательно потеряв родословную нить Карганова, командир конвоя признал:
– Убедительно, как я полагаю.
– Причем по стечению обстоятельств один из родственников вашей матери оказался в числе соратников нынешнего вождя, командующего Албанской освободительной армией Энвера Ходжи, – неожиданно, голосом школьного учителя истории, подсказывающего ответ своему ученику, продолжил рассказ албанского капитана подполковник Гайдук.
– Значит, вам известны даже такие факты, – без особого удивления констатировал Карганов. – Хотя стоит ли удивляться, когда перед тобой – начальник службы безопасности конвоя.
– Так вот, – повел себя флотский чекист, как ученик, которого пытаются лишить возможности продемонстрировать свои знания, – этот повстанческий командир, ныне уже генерал, принимал участие в изгнании из страны сначала итальянских, а затем и германских оккупантов и является одним из героев освободительной борьбы.
– Какая поразительная осведомленность! – с погрустневшим лицом констатировал капитан второго ранга.
5
Декабрь 1948 года. Сицилия.
Вилла «Центурион»
Чем выше они поднимались по прибрежному склону, тем ветер и прохлада становились ощутимее, напоминая мужчинам, что даже на солнцелюбивой Сицилии декабрь – это все же декабрь.
– Вам письмо, господин Сантароне, – встретил их у входа на территорию поместья дворецкий. Ажурная металлическая ограда, окружавшая старый сад, пролегала по самому краю плато, в отдельных местах буквально зависая над обрывом, стенка которого уже вовсю подвергалась ливневой эрозии. – Только что доставили.
– Обычно почту доставляют в первой половине дня, – проговорил Умберто, стараясь укротить свое откровенно взбесившееся дыхание. Видно, не так уж и часто решался он спускаться по этой тропе, да и физическую подготовку тоже подзапустил.
– Оно – из тех писем, которых государственной почте не доверяют.
– Вы знакомы с его содержанием? – насторожился корвет-капитан.
– Что вы, как можно?! Просто синьор, вручивший его, так и объяснил свой поздний визит – исключительной важностью письма. При этом добавил: «Только не вздумай затерять его или вскрыть. Там – рука очень большого человека».
Отец дворецкого был тунисским сарацином, мать – итальянкой из Сардинии; но даже этот смугловатый цвет лица позволял корвет-капитану именовать его «африканером», как обычно именовали мулатов из Южной Африки, особенно обитателей Претории.
– Странно все это, африканеро, не находишь?
– Не нахожу, синьор очень большой капитан.
– Корвет-капитан, – поморщился Умберто.
– Теперь много странностей вокруг нас происходит, – не отреагировал на его уточнение сарацин.
– Однако самая необъяснимая странность – что ты все еще числишься в моих дворецких, – проворчал хозяин поместья, принимая из рук африканеро конверт без положенных штемпеля и марки, но с исчерпывающим адресом: «Корвет-капитану Сантароне». Впрочем, дело было не в адресе; почерк – бисерно-готический, с резким наклоном влево, – показался ему очень знакомым, вот что интриговало.
– Ничто так не взбадривает нашу жизнь, как человеческие странности, – умудрился изречь тем временем слуга.
Корвет-капитан вскинул брови, демонстрируя полное недоумение столь глубокомысленным высказыванием дворецкого, но, прежде чем эта демонстрация завершилась, африканеро успел откреститься от него:
– Это ваши слова, синьор очень большой капитан. Я всего лишь повторяю некогда сказанное вами.
– В последнее время ты все чаще пугаешь меня, африканеро, – укоризненно покачал головой бывший «морской дьявол».
Лишь усевшись за гостевой столик в каминном зале виллы, на котором офицеров уже дожидались бутылка вина и бутерброды, корвет-капитан вскрыл конверт и сразу же, по обращению: «Вы – первый, с кем я решил поделиться своими планами, морской дьявол Децимы», понял, что это, никоим образом не подписанное, послание составлено самим Валерио Боргезе. Тем более что только он в личных письмах менял свой почерк, прибегая к этой бисерной готике с резким левым наклоном.
«Когда вы, корвет-капитан, получите это письмо, гордость нашего флота линкор „Джулио Чезаре“, уже, возможно, покинет территориальные воды Италии. Навсегда и под вражеским флагом…»
«Как же вовремя вы поспели со своим пророчеством, князь! – мысленно и не без легкой иронии прокомментировал эти строчки Умберто. – Правда, из Аугусты линкор ушел пока еще под своим флагом, но лишь для того, чтобы уже через несколько суток оказаться под чужим».
Фон Шмидт внимательно всмотрелся в лицо итальянца, ожидая, что тот поделится своими впечатлениями от прочитанного, однако торопить не стал.
«Стоит ли пространно рассуждать о том, – продолжил чтение Сантароне, – что передача русским столь мощного корабля – акт национального унижения, который до конца дней будет задевать нашу воинскую честь и нашу мужскую гордость?»
– Не стоит, но вы-то, Черный Князь, как раз и ударились в подобные рассуждения, – не удержался Умберто, чтобы теперь уже не высказаться вслух.
Именно по этому прозвищу оберштурмбаннфюрер СС фон Шмидт и понял, что автором письма оказался фрегат-капитан Валерио Боргезе.
«За тем, с какой болью истинные итальянцы прощаются с линкором „Джулио Чезаре“, вы могли проследить по публикациям в прессе[9]. Однако не нам с вами предаваться запоздалым сантиментам, как, впрочем, и суесловным проклятиям. Поэтому объявляю большой военно-диверсионный сбор „Децимы МАС“[10]!»
