– Меня? – От удивления у Люка сорвался голос. – Да, я, как земледелец, конечно, могу считаться ценным работником, но…
Якоб презрительно фыркнул:
– Я не о том…
Однако фразу не закончил, лишь тяжело вздохнул.
В Люке нарастала досада.
– Папа, это все просто слухи. Праздные языки не дремлют. Ну какой смысл в таком всеобщем уничтожении, о котором ты говоришь?
Якоб посмотрел на сына как на полного болвана.
– Смысл? Очистить Европу от евреев, само собой. Я знаю, что некоторых уже вывезли из Дранси в Польшу, в какое-то место под названием Аушвиц-Биркенау.
– Еще один рабочий лагерь?
– В первую очередь это лагерь смерти. – Якоб поднял руку, предотвращая очередную реплику Люка. – Всего две недели назад я читал статью из «Телеграф» – ее провезли в Париж контрабандой – про массовые убийства евреев в Аушвице. «Телеграф» – солидная английская газета, а польское подполье прислало эти новости в Лондон изгнанному польскому правительству. Нацисты убивают евреев систематически, десятками тысяч. Они начнут со стариков, больных, слишком юных и слабых; сильные и молодые будут работать на износ, а потом их всех тоже уничтожат.
К горлу Люка подкатила горечь.
– Папа, хватит!
– Не отмахивайся! Это не слухи. Это факт. Геноцид идет полным ходом.
Отец и сын молча смотрели друг на друга – Якоб, полный отчаяния, и Люк, в котором бурлила ненависть к постигшей его народ злой судьбе.
– Якоб? – послышался новый голос.
– А, Вольф! – Якоб с улыбкой повернулся навстречу показавшемуся из-за гребня холма старому другу.
Внешне Вольф являл собой полную противоположность Якобу: высокий, крепко сбитый, одна нога чуть короче другой. Вязаный жилет туго обтягивал внушительное брюшко, из-под неизменной соломенной шляпы торчали изрядно поредевшие волосы, некогда отливавшие рыжиной. Как и Якоб, Вольф носил отглаженную рубашку, успевшую помяться к концу дня, и галстук с ослабленным узлом. Верхняя пуговица на рубашке была расстегнута. После подъема на холм старик тяжело отдувался, однако приветствовал отца и сына широкой улыбкой.
– Силы небесные, Якоб! Это и вправду ты? – прохрипел Вольф, подойдя.
– Я, я, – отозвался Якоб, с усилием поднимаясь на ноги. – Ну-ка, дай обниму тебя как следует.
Друзья обнялись, затем отодвинулись и замерли, разглядывая друг друга. Вольф нависал над хрупким Якобом, его глаза блестели от наплыва чувств.
– Да, годы берут свое, – признал он, явственно потрясенный увиденным. – Берегись, как к вечеру поднимется ветерок – тебя ж, того и гляди, просто сдует.
– О себе лучше позаботься, старина! – проворчал Якоб с нескрываемой нежностью.
Вольф поцеловал его в щеку.
– Как же приятно тебя видеть!
– Я гадал, доберемся ли мы сюда в целости и сохранности.
– С девочками все хорошо?
Якоб кивнул:
– Пока да, Вольф, пока да.
Люк помог им усесться рядом друг с другом.
Вольф оглядел его с головы до ног.
– Как ты, мой мальчик? Alles ist gut?
– Не хочу я говорить по-немецки! – огрызнулся Люк. – И слова больше на нем не скажу!
– А ну послушай меня! Умение говорить по-немецки может спасти тебе жизнь! – Якоб повернулся к Вольфу. – Он упражнялся?
– Упражнялся? Да Люк теперь даже ругается как настоящий немец!
Отец нахмурился.
– И где только набрался?
– Он нередко спускается вниз, в Апт.
– Я там никаких солдат не видел.
– Они то приходят, то уходят, – пояснил Вольф. – Вообще-то, по понятным причинам, солдаты предпочитают Л’Иль-сюр-ла-Сорг.
Люк не бывал в Л’Иль-сюр-ла-Сорг с довоенных времен, но с детства, с семейных поездок туда, помнил, как красив этот городок. Он получил название в честь живописной реки Сорг, прохладные говорливые воды которой питали знаменитый родник, по праздникам привлекавший местных богачей. Теперь город заполонили шумные немецкие пьянчуги.
Одним небесам ведомо, как Якоб сумел провезти семью на юг, ни разу не наткнувшись на солдат, да и вообще где он достал бензин – Люк не решался спрашивать. Даже в этом глухом углу, так далеко от Парижа, он знал, сколь нелегко выбраться из оккупированной зоны. Без сомнения, деньги все же не окончательно утратили прежний вес.
– Ты разговаривал прямо с самими немецкими солдатами? – спросил Вольф.
Люк пожал плечами.
– Я в основном слушаю. А если говорю, то подмешиваю французские слова, чтобы звучало неуклюже, как у всех местных.
– Хорошо, – кивнул отец. – Никогда не представлялся? Никто из них не знает твоего имени?
Люк все больше дивился столь пристальному допросу.
– Да нет. Вот уж не питаю желания водить дружбу с немецкой солдатней. А почему ты спрашиваешь?
– Пытаюсь спасти тебе жизнь, – отозвался отец.
Люк опустил взгляд.
Сумерки сгущались, потихоньку подкрадывалась настоящая тьма, и в деревне внизу начали зажигаться огоньки. Чуть дальше на фоне ночного бархата неба раскинулся звездной пылью городок Апт. Если не считать обязательной военной службы, Люк никогда не покидал любимый край; в отличие от многих других парней, он не воспылал жаждой странствий, а напротив, проникся еще более пылкой любовью к родным лавандовым полям.
– Не волнуйся за меня, папа. Давай лучше вместе позаботимся о маме, Сабе и девочках.
Однако от следующих слов отца повеяло таким могильным холодом, что сперва Люк даже не понял, о чем речь.
– Боюсь, сынок, для них… для нас уже слишком поздно, – тихо произнес Якоб. – Но не для тебя.
Люк посмотрел на стариков. Отец отважно сражался во Французском легионе во время первой войны, а Вольф, калека, бился лишь за то, чтобы после поражения отказаться от германского гражданства и бежать во Францию. Оба они сумели выжить в те нелегкие времена. Так откуда же теперь унылый пораженческий настрой?
– Слишком поздно? – наконец повторил он. – Мы можем спрятаться, можем…
– Можем, можем… но с тобой совсем другое дело. Настала пора, – промолвил Якоб, окончательно пугая сына. – Я… я должен кое в чем тебе признаться.
Люк совсем не ожидал такого поворота событий.
– Признаться?
Якоб заметил, что трубка у него погасла, негромко выругался и принялся ее раскуривать. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь тихим попыхиванием – Якоб посасывал трубку, снова и снова прогоняя через нее воздух, пока табак наконец не задымился. Очень скоро вокруг поплыл мягкий аромат, примешивающийся к доносящимся из деревни запахам стряпни. На миг повеяло миром и покоем.
