Настала пора, когда София поняла, что выросла из родительского дома и сада, домашнего очага и отчего крова. Серебристый звон материнского дельфинчика, висевшего на притолоке, застревал в скобке на коренных зубах и зудом прокатывался по гибкому позвоночнику, а нежное отцовское объятие выдавливало воздух из груди. Для Софии, единственного и желанного дитя, родительская кондиционированная любовь стала слишком жаркой теплицей, замедлявшей рост. К потрясению парниковых родителей, ненаглядная доченька мутировала в отпетую бродяжку; размашисто покачивая широкими бедрами, София закружилась по Южной Европе, Америке, Юго-Восточной Азии. Иногда домой приходили открытки с оспинами штемпелей. Заботливо прикнопленные к стене на кухне, они прочертили пунктиром маршрут ее глобальной миграции с Запада на Восток Высокая и бледная среди приземистых средиземноморцев, она казалась еще выше, хоть и загорелее, меж восточных коротышек. Но не накоротке с ними. Смутное стремление все узнать и попробовать в сочетании с безмерным юношеским нахальством вылилось в годы странствий и всепоглощающую страсть к танцу. Деньги ее не волновали, в час ей платили на пять фунтов меньше, чем остальным. Труппа из двенадцати танцующих принцесс, и София среди них единственная девственница. Все еще девочка в шестнадцать, анатомически невинна в семнадцать. Ее выбор. Не девушка в восемнадцать. Опять сама выбрала, и с умом. Но главным оставалось странствие, волшебство момента.
Пять лет спустя София вернулась домой. Классный, но холодный Нью-Йорк, расползающийся Берлин в тающем десятилетии, Сидней, где никогда не заходит солнце, — там у нее начались мигрени от вечной необходимости громко смеяться, щурясь на яркий свет, — озоновый фильтр бы поставить на эту страну не/удачи. Она приехала домой, возвратилась к детству в родительском доме, попыталась втиснуться в хорошенькую спаленку с миленькой кроваткой и облезлыми плакатами с поп-исполнителями — нежные мальчишечьи лица старели на стенах, обрастая морщинами пожилых мужчин. София попыталась раз, попыталась два, еще разок — и решила, что далеко не обязательно во всем добиваться успеха. Месяц спустя после возвращения в родной дом София сделала непреложное открытие (в иных кланах на это уходят жизни целых поколений): нет счастливее семьи, чем семья по переписке.
Сорвавшись с места, она снова двинулась на восток, завернула в Лондон. Симпатичнее, чище и как будто теплее на улицах, чем в ее первую экскурсию десять лет назад. София окончательно повзрослела, и страшноватые тупики ее ранней юности сменились просторными проспектами возможностей. По этим улицам стоило пройтись. В них стоило обжиться. Когда София окончательно и по-взрослому осела в Лондоне, ей казалось, что она потеряла где-то свою беду, случайно обронила в зарубежном закоулке угрозу сумасшествия и даже не спохватилась о пропаже, вспомнив о ней лишь много месяцев спустя. С пятнадцати лет она знала, что подростки то и дело травмируют свое тело. Обычная история. И если против требований, предъявляемых телу профессией, не попрешь, то свою жизнь, зажатую в тиски этими требованиями, она могла контролировать. Полностью от боли и паранойи София не избавилась, но, примерив на себя модную анорексию, сумела превратить ее в нечто более изысканное. По традиции девочки-подростки голодают, чтобы стать красивыми и покупать красивые вещи. София предпочла купле-продаже обмен. Детское безумие, медленно мутируя, теперь давало о себе знать только одним проявлением — страхом перед магазинами, перед нелегкой сделкой ради облегчения жизни.
Травмы, послужившей толчком, не было и в помине. Ее не кусала собака в мясном отделе, не били турникеты в универмаге, отсекая возможность просочиться внутрь. София и ребенком не любила ходить по магазинам, и в юности у нее не разгорались глаза при виде витрин; а потом, как почти всякий взрослый, она сообразила, что у нее есть выбор. Она сторонилась зеркальных залов бесстыдной торговли, предпочитая потреблять украдкой. Пожевать, проглотить, а иной раз и выплюнуть. Мелкая розница — отличная терапия для магазинной булимии. Как прежде порча собственного тела, магазинофобия вошла в жизнь Софии, став надежным хранилищем страхов.
Выйдя всего-навсего за газетой, София полчаса жалась к стене противоположного дома, пока в магазинчике не оставалось ни единой души. Тогда она врывалась в лавку, платила за газету, пинту молока и упаковку пищеварительных таблеток по завышенной цене. Деньги — точную сумму — она держала наготове, зажав в ладони, и стремглав выскакивала из залитого флюоресцентным светом заведения. В угловом магазине и пыльной аптеке, совмещенной с почтой, использовалась та же стратегия. Марки София покупала у газетчика, письма длиной в одну страницу отсылала обычной почтой и не возилась с доплатой за авиа. Ее заграничные друзья воображали, будто она чрезвычайно их ценит, поскольку София радовала их телефонными звонками вместо открыток. Они не догадывались, что звонок обходится ей много дешевле, чем десять минут, проведенные на почте среди старушек, под рекламой мозольного пластыря: алые, словно раскаленные, пенсионные книжки — эти мины, замедляющие действие; угрожающий шорох пакетов — вот-вот какая-нибудь старая ведьма вонзит в Софию острый взгляд.
В супермаркетах обстановка была более сносной, но при определенных условиях. Ночами на работе в клубе София занималась тем, что оттаивала куски мороженого мяса, и она не желала делать то же самое в половине двенадцатого утра. За продуктами она отправлялась как можно раньше, пока девочки-кассирши не отодрали с век корочку молодого здорового сна, пока резкий запах горячих дрожжей, возбуждающий потребительский инстинкт, не пропитал полки с туалетной бумагой, а проходы не прогоркли от крика мамаш с тележками, набитыми детьми. София делала покупки, когда другие принимали душ перед работой, когда между полками хватало места для гранжете поверх коробки с углем для барбекю и невольного па-де-де с магазинными охранниками. Правда, танцевала она лишь мысленно, пальцы ног, упрятанные в солидные туфли, смотрели внутрь. Совершая неизбежный визит в супермаркет, София хватала две корзинки, по одной в каждую руку — полезно для бицепсов и дельтовидных мышц, пять минут в счет зарядки, — мгновенно наполняла их с верхом и неслась к ближайшей свободной кассе. Дисконтной карты у нее, разумеется, не было, и выбор магазина определялся исключительно насущными нуждами. А также автобусным маршрутом. София была супермаркетовой шлюхой.
На распродажи ее не тянуло. Биться за покупку — только этого не хватало. Томные девушки за прилавками, сбросившие ее со счетов по той причине, что ей уже не девятнадцать, вгоняли Софию в бешенство, стоило ей переступить порог магазина одежды. Руки чесались сбить наглую ухмылку с физиономии со следами вчерашней косметики. Но София усмиряла руки, шагала напролом сквозь плечики с одеждой и находила четыре вещи, которые «сойдут». Мерила, две сидели идеально, остальные не очень — чуть широковаты. Так и задумывалось. В одних лишь трусиках и лифчике — в лучшем случае — София выходила из примерочной в тесное пространство магазина, отражаясь в зеркалах одушевленным вызовом. Вызовом одновременно застенчивости и магазинофобии. Продавщицы выстраивались в очередь, чтобы обслужить столь безупречную красоту, сиявшую каждым изгибом в зеркале общей примерочной — архаичной уборной или попросту раздевалки. София всегда лучше чувствовала себя полуголой, чем полностью одетой. В примерочную нередко входила другая покупательница, и в отблеске красоты Софии собственное отражение казалось ей куда более привлекательным, ноги выглядели длиннее, талия уже, бедра стройнее. Возможно, отчасти тому способствовали одобрительные улыбки прислуживавших девиц. Очень скоро София покидала магазин, набив объемистую холщовую сумку плоскими пластиковыми пакетами с четырьмя-пятью обновками, которых ей хватит месяца на три. Хотя покупка одежды пугала меньше прочих, процесс сделки неизменно выматывал. Она тратила не деньги, но энергию и время. София берегла хорошую энергию для танца — в широком понимании этого слова.
