Сегодня он сделал шаг в верном направлении, потому что давно собирался завести дружбу с людьми вне семейного круга, точно так же он запланировал изучать этой осенью немецкий и писать обзоры книг по юриспруденции в журнале мистера Хилбери «Критическое обозрение». Он всегда все планировал заранее, с детства. От бедности и еще оттого, что был старшим сыном в многодетной семье, он привык смотреть на осень, зиму, лето и весну как на этапы некоего длительного мероприятия. Хотя ему не было еще тридцати, эта привычка планировать все заранее наложила свой след: над бровями его уже заметны были морщины, вот как сейчас например. Однако вместо того чтобы посидеть и поразмышлять, он поднялся, взял картонку с надписью крупными буквами НЕ ВХОДИТЬ и повесил ее на ручку двери. Сделав это, он заточил карандаш, зажег настольную лампу и раскрыл книгу. Но все не мог сесть за работу. Он погладил грача, раздвинул занавески и глянул в окно на город, раскинувшийся вдали в туманном сиянии. Он посмотрел сквозь дымку в сторону Челси, задумался о чем-то и вскоре вернулся к столу. Но даже косноязычие ученого трактата о гражданских правонарушениях не спасало от посторонних мыслей. Глядя на эти страницы, он видел за ними просторную гостиную, женские силуэты, слышал приглушенные голоса, чувствовал даже запах кедровых поленьев, полыхающих в камине. Он мысленно расслабился, и из подсознания стали всплывать сцены, запечатлевшиеся в тот момент помимо его воли. Он вспомнил слово в слово закрученную фразу мистера Фортескью, вплоть до интонации, и зачем-то стал повторять все, что тот говорил про Манчестер. Затем подумал о доме Хилбери: а есть ли там еще такие же залы, как эта гостиная, и затем, без всякой связи: какая красивая у них должна быть ванная, и какая спокойная и неспешная жизнь у этих ухоженных людей, которые наверняка все еще сидят в той самой комнате, только одеты иначе, и мистер Эннинг уже пришел, и тетушка, которая переживает из-за треснутого стекла на отцовском портрете. Мисс Хилбери переоделась («Хотя и это платье симпатичное!» — услышал он слова ее матери) и беседует с мистером Эннингом (тому лет сорок с лишним, и вдобавок он лысый) о литературе. Мирная, приятная картина, и такое умиротворение разлилось по всему его телу, что книга сама собой выскользнула у него из пальцев, и он совсем забыл о том, что время, отведенное для работы, утекает с каждой минутой.
Скрипнула ступенька — он очнулся. Спохватившись, сделал серьезное лицо и уставился на пятьдесят шестую страницу ученого тома. У двери шаги замедлились — он догадался, что посетитель, кто бы он ни был, сейчас читает надпись на картонке и обдумывает, стоит ли с ней считаться. Конечно, из тактических соображений ему следовало сидеть тихо, в гордом одиночестве, ибо никакое правило в семье не приживется, если самым суровым образом не наказывать за малейшее его нарушение по крайней мере в первые полгода, если не больше. Но Ральфу почему-то именно сейчас хотелось, чтобы его уединение нарушили, и он даже огорчился, услышав скрип половицы в некотором отдалении, как будто посетитель решил-таки уйти. Он вскочил, распахнул дверь, даже с излишней резкостью, и встал на пороге. Посетитель, уже спустившийся на полпролета, замер.
— Ральф? — прозвучало вопросительно.
— Джоан?
— Я шла наверх, но заметила табличку.
— Ладно, заходи, — пробурчал он, хотя в душе был рад ее приходу.
Джоан вошла в комнату и встала — прямая как струнка, опершись рукой на каминную полку, — давая тем самым понять, что заглянула по делу и тотчас уйдет, когда выполнит поручение.
Она была старше Ральфа на три или четыре года. У нее было округлое, но несколько изможденное лицо, выражавшее одновременно озабоченность и добродушие, — черта, особенно свойственная старшим сестрам в больших семьях. Как и у Ральфа, у нее были приятные карие глаза, разве что выражение отличалось: в то время как он имел обыкновение прямо и пристально смотреть на объект, она, похоже, предпочитала рассматривать все с разных углов зрения. И из-за этого казалась еще старше. Секунду-другую Джоан смотрела на грача. Затем сказала, прямо, без предисловий:
— Речь о Чарльзе и о предложении дяди Джона… У нас с мамой был разговор. Она не сможет платить за него после этого семестра. Иначе ей придется просить займ у банка, вот так.
— Этого нельзя допустить, — возразил Ральф.
— И я так считаю. Я так ей и сказала, но она меня не слушает.
Ральф, как будто заранее знал, что разговор затянется надолго, придвинул сестре стул и тоже сел.
— Я тебе не помешала? — спросила она.
Ральф покачал головой, и некоторое время они сидели в молчании. Лица у обоих стали серьезными.
— Она не понимает, что иногда стоит рискнуть, — заметил он наконец.
— Думаю, мама и рискнула бы, знай она наверняка, что Чарльзу от этого будет польза.
— Но у него ведь есть голова на плечах? — возразил Ральф.
Сварливые нотки в его голосе дали сестре понять: за этими словами стоит что-то личное. Что бы это могло быть? — недоуменно подумала она, но сразу пошла на попятный.
— В чем-то он жутко отстает, по сравнению с тобой в его возрасте. И дома с ним непросто. Из Молли прямо веревки вьет.
Ральф хмыкнул, давая понять, что это для него не довод. Джоан стало ясно: брат сейчас просто не в настроении и будет возражать на все, что бы ни говорила мать. Ральф назвал мать «она» — вот лучшее тому доказательство. Джоан вздохнула, но даже этот непроизвольный вздох Ральф воспринял враждебно и выпалил:
— Как ты не понимаешь, это жестоко — приковывать семнадцатилетнего мальчишку к конторке!
— Никто не собирается приковывать его к конторке, — возразила Джоан.
Ее тоже эта ситуация не радовала. Полдня она долго и мучительно подробно обсуждала с матерью проблему с обучением и платой за него и теперь пришла к брату, ожидая, пусть необоснованно, поддержки хотя бы потому, что вечером он где-то успел побывать — где именно, она не знала и не собиралась расспрашивать.
Ральф любил сестру и, заметив, что она всерьез расстроена, подумал: как это нечестно — перекладывать все заботы на ее хрупкие плечи!
— На самом деле, — сказал он со вздохом, — мне следовало принять предложение дяди Джона. Я бы теперь зарабатывал до шести сотен в год.
— Вот уж не думаю, — поспешно ответила Джоан, жалея о том, что завела этот разговор. — По-моему, вопрос стоит так: можем мы еще как-то урезать расходы?
— Снять дом поменьше?
— Скорее, поменьше держать прислуги.
Оба предложения звучали неубедительно, и, представив, к чему приведут подобные ограничения в и без того экономном хозяйстве, Ральф решительно заявил:
— Исключено.
Исключено, потому что иначе ей придется брать на себя еще больше работы по дому. Нет, все тяготы лягут на его плечи, ибо он решил, что его семейство имеет право на достойный образ жизни, как у других, — как у Хилбери, например. В душе он верил, и довольно истово, что его семья в чем-то выдающаяся, хотя свидетельств тому не было.
