В то время мне было десять лет, я помню, что мы жили на верхнем этаже пятиэтажного здания. В мирное время наша квартира считалась престижной, потому что из окон открывался прекрасный вид и летом у нас было прохладнее, чем на нижних этажах, но в военное время месторасположение нашего жилища делало его опасным. Теперь мы постоянно находились дома. Мы больше не ходили в школу, потому что там разместили беженцев из окрестностей Кабула. Хотя война заставила людей находиться вместе, они далеко не всегда были готовы помочь ближнему. В нашем доме жили еще десять семей. Когда начиналась бомбежка, мы все собирались на третьем этаже. Я и остальные дети садились на пол в коридоре, закрыв перед этим все двери, находившиеся поблизости, чтобы, если в здание попадет бомба, осколки стекла и обломки мебели не могли вылететь из квартир и ранить нас. Этому нас научили мужчины, которые время от времени выбирались из здания, чтобы узнать о ситуации в городе. Они рассказали нам, что большинство серьезных ранений были получены осколками стекла.
У наших соседей тоже были дочери нашего возраста, и мы с сестрами часто садились рядом с ними и обменивались историями, чтобы скоротать время. Мазган, девочка с третьего этажа, была самой храброй из нас и лучше всех рассказывала страшные истории. Она пугала нас привидениями, хотя теперь я понимаю, что это был ее способ забыть о страшной реальности и не думать о том, что она в любой момент может погибнуть. Как и у Шахерезады, истории Мазган не заканчивались. Мы ловили каждое ее слово и просили рассказать нам, что случилось дальше, но она всегда останавливалась на самом интересном месте.
Дети слушали истории Мазган, а мужчины каждый вечер собирались у радио, чтобы узнать новости, которые передавала Би-би-си. Из-за того, что электричество отключили и у нас был лишь один приемник, работавший на батарейках, все должны были молчать, пока слушали новости. Ведущий рассказывал о том, сколько бомб было сброшено в тот день, куда они попали, какие группировки моджахедов над какими районами захватили власть. Мы часто слышали знакомые названия улиц, пострадавших от бомбежки, но не могли выйти и увидеть все это своими глазами — мы были пленниками наших собственных домов. Когда новости заканчивались, Мазган всегда хватала приемник и переключала его на другую волну, на которой транслировалась веселая музыка. Пока мы, девочки, танцевали, мужчины обсуждали ситуацию в стране. Ни у кого из них не было работы, а деньги и съестные припасы быстро подходили к концу.
Для моей матери этот период был очень тяжелым, ведь моего отца уже не было с нами — он бежал в Пакистан после того, как некоторые из его бывших коллег были убиты или похищены. Еще до того, как он уехал, однажды ночью мы услышали стук в дверь. Моя мать посмотрела в дверной глазок и увидела мужчину с автоматом. Его лицо было закрыто платком. Она спросила, что ему нужно.
— Открой дверь. Я хочу поговорить с Акбаром Каргаром, — ответил он.
Мать не открыла дверь и не позволила отцу поговорить с мужчиной. Мы так и не узнали, кто это был. Возможно, он был обычным вором, но с тех пор, если кто-то приходил, чтобы поговорить с моим отцом, мы сильно пугались. Мы жили в постоянном страхе, не зная, переживем этот день или нет.
Вскоре после того, как мой отец уехал из Кабула, он написал нам, что благополучно добрался до Пешавара, но после этого мы некоторое время не получали от него вестей. Он должен был написать нам, как к нему добраться, и моя мать не знала, что ей делать. Нам, детям, было гораздо проще — мы делали то, что говорила нам Мазган. Она включала музыку, а мы все хлопали в ладоши. Сейчас я понимаю, что наше поведение, скорее всего, раздражало взрослых, которые размышляли о более серьезных вещах. Я помню, как мама Мазган ругала ее.
— Мазган, у тебя нет совести! Разве ты не понимаешь, в каком мы положении? У нас почти не осталось еды. Мы можем погибнуть. Ты должна учить девочек молиться о том, чтобы война побыстрее закончилась, — упрекала она дочь.
Но Мазган не слушала ее.
— Мне все равно, и к тому же я не хочу умереть в печали. Кто знает, может быть, мы все погибнем этим вечером, но я хочу умереть, танцуя. Я хочу умереть счастливой. А ты умрешь, сетуя на жизнь.
После таких заявлений мать Мазган отбирала у нее радио, не обращая внимания на наши мольбы.
— У твоего брата больше нет батареек, а нам нужно знать последние новости, — говорила она.
В то время как родные люди выясняли отношения, в городе велись бои. В конце концов нам пришлось оставить наш дом, потому что район, в котором он находился, стал полем битвы двух враждующих группировок. Мы переехали в другую часть Кабула, шахри-нав — новый город. Шахри-нав располагается в центре Кабула. В то время он считался более безопасным местом, чем старый район, где мы жили. Мы переехали вместе с тремя семьями, не взяв с собой ничего, кроме того, что было на нас, — на сборы не было времени. Мы остановились в доме друга нашей семьи, который уже покинул страну, оставив дом таким беженцам, как мы. Жизнь там была тяжелой. Все женщины и дети спали вповалку в одной комнате, у нас не было ни горячей воды, чтобы вымыться, ни запасной одежды. Запасы еды заканчивались, мы не знали, целы ли наши дома. Позднее сосед рассказал, что в наши квартиры заселились моджахеды. Это сильно опечалило мою мать, которая продолжала ждать весточку от мужа. Мой отец — очень интеллигентный человек, и коллекция книг, которую он собрал за годы жизни в Кабуле, была его гордостью. Стены одной из комнат в нашей квартире были полностью заставлены книжными стеллажами. Там были самые разные книги по философии, истории, о политике. Также там можно было увидеть романы и сборники стихов, в основном написанные на персидском и пушту, хотя было и несколько произведений на русском языке. Наши друзья и соседи называли это «библиотека Каргара» и часто брали у нас книги на какое-то время.
В конце 1994 года, перед приходом талибов к власти, наша жизнь в шахри-нав стала совсем невыносимой — сильно похолодало, выпал снег. По вечерам девочки должны были носить воду с улицы — это было нашей работой, и когда мы заходили в дом, наши руки были синими от холода и совсем нечувствительными. Моя мама заметила, что я и мои сестры постоянно чешемся. Она спросила у матери Мазган, как можно вывести вшей, и та посоветовала ей просто обрезать нам волосы. Но мы и думать об этом не хотели. А между тем насекомые стали одолевать нас. У меня были только одни штаны и свитер, черные от грязи, поскольку мне приходилось носить их каждый день. К тому времени мы прожили в шахри-нав почти две недели, и всем стало ясно, что пришло время уезжать.
Моему отцу удалось передать через нашего родственника записку, в которой говорилось, что мы должны взять напрокат какой-нибудь транспорт и ехать сначала в Джелалабад, город на востоке Афганистана. До него было два с половиной часа езды от Кабула. Моя мать и наша соседка решили нанять микроавтобус, но в день, когда мы собрались ехать, пакистанское правительство закрыло проход через границу в городе Торкхам, пытаясь остановить поток беженцев из Афганистана. Нам пришлось изменить маршрут.
Когда пришло время уезжать, моя мать и наша соседка, тетя Несфиса, плакали. Я тоже начала плакать, но лишь потому, что моя мама была расстроена. Тогда я еще не понимала, что покидаю свою родину. Моя мать сказала нам, что мы должны попрощаться со страной, в которой родились, и мы так и сделали, но я осознала в полной мере, что происходило с нами тогда, лишь спустя время. Из Кабула мы уезжали ранним утром, было еще темно и холодно. Мы взяли с собой только самые необходимые вещи, а также хлеб, питьевую воду и молоко для моей маленькой сестренки. Мы приехали в Джелалабад уже после наступления темноты и остановились на ночь в доме двоюродной сестры матери, которая выделила нам комнату. Моя мать задала сестре два вопроса: может ли она помочь нам добраться до Пешавара и нет ли у нее средства от вшей? К счастью, сестра нашла бутылочку с какой-то серой жидкостью с резким медицинским запахом, который я помню до сих пор, и моя мать сразу же стала обрабатывать ею наши головы. До этого у нас никогда не было вшей, и мы смутились, когда дети двоюродной сестры нашей матери стали смеяться и тыкать в нас пальцами. А они, должно быть, были в шоке, увидев, сколько насекомых копошится у нас в головах. Моей матери было очень стыдно, и она без конца извинялась перед сестрой за то, что мы принесли в ее дом вшей.
