Грета ударила ладонью по дверце морозилки и захлопнула ее.
— Ну ты что? — от неожиданности подпрыгнула Эмма.
— Ты меня не слушаешь.
— Да слушаю я тебя, только не могу понять, чего ты от меня хочешь. Я помогла тебе заполучить Ансельмо, не могу же я сделать и все остальное.
— Эмма, что с тобой?
— Ничего.
— Неправда.
— Слушай, мы знакомы два месяца. Не думай, что ты лучше меня знаешь, что со мной.
— Это были не совсем обычные два месяца.
Эмма замолчала, подыскивая слова, чтобы закончить разговор.
Слова не находились.
Грета села рядом:
— Они были труднее других, да?
Молчание.
— Слушай, я не прошу тебя возвращаться в мастерскую, я знаю, что ты не хочешь.
Эмма с удивлением посмотрела на Грету: она не ожидала, что подруга так вот с ходу угадает ее мысли.
— Я только прошу тебя помочь мне раскопать историю этой булавки. Это единственный способ вернуть дневник, а я не знаю, с чего начать.
И снова полуулыбка. Но уже другая. Замедленная.
— С автобуса, ясное дело, — процедила Эмма почти с презрением. Грета решила не обращать внимания на мелочи:
— В смысле?
— В автобусах, насколько я знаю, установлены камеры, так?
— Так.
— Если ты найдешь запись, сделанную в тот день, узнаешь, кто потерял пакет.
В голове Эммы события того дня обратились вороньем, слетевшимся клевать черными клювами ее солнце. Рука сама по себе потянулась к шее, на которой когда-то висела сорванная цепочка.
— Хорошо, но как я запись-то найду?
— Не знаю, Грета. Представь себе, я тоже не все знаю, — сорвалась Эмма.
Она встала со стула и нервными шагами заспешила подальше от подруги и от воспоминаний.
— Эмма?
Молчание.
— Эмма?!
Эмма остановилась на пороге кухни и посмотрела на Грету с вежливой улыбкой:
— Мне надо собрать сумку для пилатеса.
— Да, но…
— Извини, уже поздно, мне скоро выходить.
Грета грустно улыбнулась в ответ, растянув губы в горизонтальную линию.
— Не буду тебе мешать, — процедила она и пошла к выходу.
— Ты куда?
— Не твое дело, — гулко отозвался голос Греты из коридора.
Эмма подумала, что, наверное, стоит остановить ее, попросить прощения и променять первое занятие пилатесом на порцию мороженого с полистиролом и картоном в компании этой вредины.
Но она не стала этого делать.
Шагалыч снял с себя футболку, перепачканную красками, и надел чистую.
— Что скажешь, Ханс? — спросил он, опустив голову к своему новому творению. — Скажи, красиво!
Ансельмо отложил английский ключ и посмотрел на футболку, не зная, что сказать. Сюжет был все тот же, на велосипедную тему, художник тоже не изменился, но всякий раз, когда Ансельмо думал, что он уже видел самый ужасный опус Шагалыча, его другу удавалось нарисовать нечто еще более невообразимое в еще более отвратительных тонах.
Новое произведение было в желто-коричневую полоску. На этом фоне красовалась морковка с двумя колесами: она занимала всю грудь творца и чуть деформировалась на его круглом животе.
На велосипеде-морковке восседал мужчина, переодетый розовым кроликом с двумя выступающими передними зубами. Мужчина-кролик размахивал флагом с надписью «NO OIL».
— Нравится?
— Я не уверен, что понял суть…
— Ты и не можешь понять — у тебя нет представления о целостной картине. Это целая серия.
— Серия?
— Ну да, овощей-то много: артишоки, баклажаны, грибы… главное, чтобы все было родное, не заморское.
Заметив, что его собеседник по-прежнему не улавливает сути, специалист по овощам-велосипедистам продолжил лекцию:
— Ешь выращенное на соседней грядке, не вези за тыщу километров, не трать бензин, не засоряй воздух. No oil, чистая планета, здоровый образ жизни, овощи, велосипеды. Дошло?
Ансельмо неуверенно кивнул.
— Понятно, не дошло. Это потому, что ты не видел артишок в виде велосипеда. На нем едет коза. Гриб тоже вышел неплохо. Он красный в шариках. У меня, видишь ли, шариковый период.
Друг улыбнулся.
— Что тут смешного? Творчество всех художников делится на периоды…
— Шариковый, говоришь? — спросил Ансельмо, переводя взгляд на велосипед Лючии.
— Я его почти закончил… Надеюсь, ей понравится…
— Еще бы… он весь в шариках!
— Завтра доведу его до ума и доставлю Лючии.
— Куда?
— Да хоть на край света!
Улыбка сошла с лица Ансельмо.
У Шагалыча все просто, даже любовь. Он же вечно путался в массе ненужных вопросов.
— Значит, в тот вечер на «КМ»… вы неплохо провели время…
— Просто замечательно! У меня, правда, все еще болят икры… но я два часа практически не выпускал ее из рук… Представляешь, она пахнет капучино!
Все просто и ясно, без терзаний и мук. Ансельмо почувствовал легкий укол зависти.
— А у тебя как? Что Грета?
— Все замечательно. В этом-то и проблема.
Другой проблемой был Гвидо, молча работавший за спиной Ансельмо.
— Что не так? — не понял Шагалыч, когда друг попытался напомнить ему о присутствии отца кивками головы.
Гвидо видел его маневры, но сделал вид, что ничего не заметил.
— Вы поцеловались? — спросил Шагалыч, и выражение лица у него было точь-в-точь как у кролика, нарисованного на его футболке.
— Говорю тебе, у нас все замечательно, — отрезал Ансельмо.
Руки Гвидо замерли, лоб прорезала вертикальная морщина, он даже подался вперед, чтобы лучше слышать продолжение разговора.
— Здорово! Давайте куда-нибудь съездим вчетвером! Может, в Остию? Я дам тебе футболку с артишоком. Давай, будет весело!
Шагалыч разошелся не на шутку. Ансельмо еще раз попытался урезонить его красноречивыми взглядами.
— А что? Нет, если тебе не нравится артишок, можешь надеть ту, что с грибами. Но, по-моему, рядом с Гретой артишок будет смотреться лучше.
— А по-моему, ты спешил домой. Я провожу тебя, — резко перебил его Ансельмо.
Шагалыч с радостью согласился, по-прежнему не понимая, что он сделал не так и что творится с его другом.
