Пока готовили и подавали кофе, Гридас молчал, слушая Корсакова. Дождавшись паузы, положил папиросу в пепельницу и сказал:
— Понял вас, голубчик. Значит так.
Он помолчал несколько секунд, будто собираясь с мыслями, и начал.
— Тут необходимо уточнить. Вы ведете речь о тридцатых годах, а в те времена тибетских рукописей в России было много. Даже очень. Судя по тому, что вы рассказали, а еще больше по тому, как вы это рассказали, вас интересуют… — Гридас снова на мгновение замолчал, будто что-то обдумывая. — Ну, да, конечно… Вы что, гоняетесь за «золотом КПСС»? Или вы — историк НКВД и спецслужб?
Голос Гридаса задребезжал, и Корсаков не сразу понял, что хозяин смеется.
— Ну, да ладно, — дело ваше. Сейчас, извините, всяк по-своему с ума сходит. А что касается вашего интереса, то с «тибетскими рукописями» было так: они поступали в Россию по каналам НКВД, которые курировали, сражаясь друг с другом, Глеб Бокий и Яков Блюмкин. Сложилось даже мнение, что, Блюмкин, дескать, троцкист, а Бокий — против Троцкого. Ходил упорный слух, будто бы Бокий вообще исполнял совершенно секретное поручение самого Ленина и никому другому не подчинялся. Так это было на самом деле или нет, вообще-то говоря, неважно. Важно другое. По моим оценкам, в самом деле, подавляющая доля всех этих древностей привезена экспедициями Блюмкина или Бокия. Тут еще надо сказать, что экспедиции, которые контролировал Блюмкин, пришли в Тибет гораздо позднее тех, которые отправлял Бокий. Многие считают, что у Бокия было чуть ли не какое-то небесное знамение, но, по-моему, дело в другом. Бокий просто-напросто шел по пути, который ему был указан.
— Указан? Кем? — перебил Корсаков, запоздало вспомнив о предостережении Маслова, и Маслов сокрушенно закатил глаза.
Однако Гридас ответил спокойно:
— Это и меня в свое время заинтересовало. Кто же, думаю, мог бы в восемнадцатом году командовать Глебом, которого уже побаивались!
— В восемнадцатом, вы не ошибаетесь? — снова сорвался Корсаков.
И снова Гридас отреагировал скорее в полемическом запале, чем в обиде.
— Мне, сынок, ошибаться как-то уже не с руки.
И Корсаков «сынка» пропустил, будто слышал это слово в свой адрес ежедневно. Впрочем, Гридас этого и не заметил. Он продолжал:
— В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века всякая мистика, включая то, что связано с Востоком вообще и с Тибетом в частности, становилась модной в России, особенно в Петербурге. Сюда буквально валом валили всякие «целители», «шаманы», «монахи» и «странники». Они наводнили Россию, предлагая разные снадобья, амулеты, заклинания и все такое, что приносит деньги и уважение. Постепенно эти люди стали приобретать некоторое влияние, которое не всегда было публичным. Что вам известно об отречении Николая?
— Ну, отрекся и отрекся.
— Отрекся он под очень сильным давлением, в котором объединились совершенно различные силы. К нему в Ставку приехала мощная делегация самых заметных политиков тогдашней России. Да и генералитет не поддержал государя. Но это — позже, так сказать, последствия. А началось все с того, что в самом конце февраля в Питере начались перебои с хлебом. Не просто с «хлебом», а с хлебом высокого качества, с тем, который первый встречный покупать не сможет, потому как дорого.
— Ну, и что?
— А то, что в очередях, которые и стали искорками, приведшими к революционному взрыву, агенты охранки и полиции замечали людей, тесно связанных именно с «тибетскими» кружками.
— «Желтая угроза»? Месть за Порт-Артур? — саркастически ухмыльнулся Корсаков.
— Нет, — покачал пальцем Гридас. — Почти во всех донесениях агенты отмечали ненормальное состояние этих людей, неадекватность их реакций. Агенты были людьми малограмотными, но наблюдательными, и то, что видели, они отразили точно и объяснили так, как могли: наркотическим дурманом. Правда, тогда эти наблюдения оказались бесполезными. Значительно позднее к ним вернулись и отметили, что наркотическое опьянение протекает несколько иначе. И только после этого предположили невероятное. Понимаете, о чем я?
Мурашки пробежали по затылку Корсакова, прошмыгнули по голове и исчезли, оставив после себя холодок на коже.
— Вы хотите сказать?..
— Ну, смелее, смелее.
— Но это же нелепица!
— А вы не спешите с выводами, — посоветовал библиограф. — Теперь о другом. Как же связан Бокий с этими «ненормальными» февраля семнадцатого года, верно? — задал Гридас риторический вопрос и продолжил, не дожидаясь ответа: — Дело начинает раскрываться, если поинтересоваться: а откуда у Бокия вообще эта тяга к Тибету?
Хозяин сделал паузу, нарочито долго разминая потухшую папиросу и раскуривая ее заново, потом обвел взглядом обоих гостей и возвестил:
— А ответ-то прост! Его можно найти в любой серьезной энциклопедии. И называется ответ «Бокий»…
Гридас снова замолчал, потом продолжил торжественным голосом:
— Бокий Борис Иванович!
— Борис?
— Именно! Борис Бокий — старший брат Глеба, профессор Горного института. Он тоже был связан с социал-демократами, но, конечно, не так открыто и прочно, как младший брат. Зато в ученых кругах имел большое число знакомых и приятелей. Среди его знакомцев числился известнейший по всему дореволюционному Петербургу Туман Цыбикжапов — «целитель» и, таким образом, соперник знаменитому в ту пору на весь Питер и всю, пожалуй, Россию, Петру Бадмаеву. На самом-то деле имя у Бадмаева было бурятское — Жамсаран, но отчего-то он всюду представлялся Петром Александровичем. Бадмаев, доложу я вам, человек самого туманного значения. Многое, что о нем рассказывали в те времена, истине не соответствовало. До сих пор так и не понятно, как он сумел добиться такого положения в столице Российской империи. До революций к Бадмаеву на прием рвались все, а попадали немногие: только по рекомендации, платя большие деньги. Зато уж и помощь от него получали такую, что нигде больше не сыскать. Сам Бадмаев никакой рекламы себе не делал, зато пациенты разносили славу о нем повсюду! И, опять-таки, никакой таинственностью он сам себя вроде и не окружал. Напротив, всегда и всюду открыто заявлял, что использует методы лечения и рецепты, которые будто бы в Тибете понемногу знает всякий. Его же, Бадмаева, дескать, заслуга в том только, что он это все собрал, систематизировал и обратил на пользу людям. Ну и себе, конечно. Был он вхож в высшие сферы, даже родственники императора у него то ли лечились, то ли… что другое.
— Что «другое»? — насторожился Корсаков.
— Да разное говорили. Например, что «доктор» Бадмаев, диплома которого никто не видывал, среди разных трав и настоев держит и такие, которые вводят человека в некое состояние чудесной душевной легкости. Соблазнительно, конечно, считать, что это были какие-то наркотические вещества, но доказательств нет, а впечатления людей… Сами понимаете. Впрочем, я отвлекся. Так вот. Бадмаев свои приемы и рецепты держал в секрете и всякой конкуренции боялся пуще огня! И, узнав о появлении в столице Российской империи своего земляка, этого самого Цыбикжапова, испугался. В чем там было дело — неизвестно, но только обратился Бадмаев прямо к министру внутренних дел. А министр в ту пору как раз очень нуждался в дружбе Бадмаева. Дело в том, что среди пациентов «доктора» был и «старец» Григорий Распутин. А министр как верный слуга престола прилагал все силы, чтобы Гришку из столицы убрать, потому как «истинно русские» считали: он царскую семью компрометирует. Ну и, кажется, министр с Бадмаевым договорились: министр «убирает» из Питера Цыбикжапова, а Бадмаев что-то такое делает с Распутиным, от чего тот становится неопасен, понимаете? Ну, между собой они-то договорились, а дело все равно не вышло: не смогли этого самого Цыбикжапова найти и выслать. Сказывали, будто помогали ему многие люди, но пуще других, большевики. Уж непонятно почему. И оказался, дескать, этот самый Цы-бикжапов с тех пор крепко связан с красными. Возникает вопрос: почему и зачем? А если не упускать из виду его последующую дружбу с Бокием-младшим, то появляется и еще один вопрос: как удалось так взлететь Глебу Бокию? Его карьера начинается в апреле семнадцатого, когда он становится секретарем Петроградской большевистской организации. А что у нас такого важного случилось в апреле семнадцатого? — обратился Гридас к своим гостям.
