— Что же я за дуреха… Ай-ай-ай! Это поля, конечно! Поля у шляпы, электромагнитные поля, пшеничные поля! Нет, дурочка моя, ты останешься за столом, пока все не съешь…
— Черт, Соня, я не хочу есть, можно я пойду?
— Четверг!
— Что?
— Не надо говорить «черт», надо говорить «четверг». «Черт» — это невежливо, дурочка моя!
— Господи, Соня, можно я пойду, черт!
— Нет, нет и нет…
Тут в моем сне кроссворд Сони сходит с ума:
— Так… семь букв по горизонтали… А! Попочка… попочка хорошенькой девочки, которую кусают, когда девочка вылезает из ванны, так, моя дурочка? Правда?
— Мне наплевать.
— А мне нет. Так… Я напишу «попочка» и, может быть, выиграю путешествие… Или видеомагнитофон! Ой! У меня же телевизора нет, черт…
— Четверг, Соня, надо говорить «четверг», а не «черт», невежливо говорить «черт», черт!
— Если бы ты съела все мясо, сейчас ты уже с Ортанс играла бы.
Но я не люблю шантаж, поэтому продолжаю во сне не есть мясо и мечтаю о следующей среде, в следующую среду я незаметно прячу мясо под пюре, Соня говорит: «Ты не будешь доедать пюре, дурочка?» — я говорю: «Нет, нет…» — и бегу играть с Ортанс, Соня ничего не замечает, и кошмарный сон заканчивается не так уж плохо.
Госпожа Требла сказала мне, что она думает, что я, Рашель, должна немножко отвлечься от этой темы, Соня кусала меня за попу потому что считала ее хорошенькой, а мясо требует доедать для того, чтобы я выросла умной и здоровой. Когда она произнесла слово «умная», я расстроилась, госпожа Требла спросила, почему у меня стал вдруг такой грустный вид, и я ответила, что, может, это смешно, но слово «умная» напомнило мне об Умке, о моем кролике, которого меня заставили съесть прошлым летом, и тогда госпожа Требла уверила меня, что быть немножко чувствительной не стыдно, я согласилась, и мы продолжили.
Затем я рассказала госпоже Требла, что этой неделе случилась ужасная история, потому что я сказала маме, что Соня — португальская ведьма, а мама ответила:
— Не надо так говорить, дорогая.
— И почему же это, можно узнать?
— Потому что ты тоже немного португалка…
— Как это?
— Ну, в тебе тоже есть португальская кровь.
— А я думала во мне еврейская кровь.
— Одно другому не мешает.
— Нет во мне португальской крови…
— Говорю тебе, что есть.
— А можно узнать, где она, моя португальская кровь, если это не секрет, конечно?
— Ну, в твоих венах, естественно, дорогая..
— Да? Ну посмотрим…
На следующий день на перемене я поговорила с Эжени, у которой уже начались месячные, выросла грудь и волосы в некоторых местах, потому что она оставалась на второй год в подготовительном классе, и еще в начальном, вот я ее и спросила, откуда берется кровь, которая каждый месяц вытекает ей в трусы, уж не из вен ли, и она ответила:
— Конечно, месячные берутся из вен, а ты как думала?
Кстати, месячные — еще не причина воображать себя королевой школы. Я вот совершенно не хочу, чтобы у меня прям сейчас начались месячные, я еще слишком молода…
Короче… тут я поняла, чтобы избавиться от португальской крови, текущей в моих жилах, мне надо дожить до месячных, но потом я вспомнила, что у мамы месячные начались в тринадцать лет, а мне не хватит терпения ждать до тринадцати лет, чтобы избавиться от крови, которая мне не нравится, и в тот же вечер я иголкой вскрыла себе вену на большом пальце и стала молиться, чтобы еврейская кровь во мне осталась, а португальская вытекла.
— И какая же вытекла, Рашель?
— Честно говоря, я думаю, что вытекла еврейская, потому что с тех пор, как Соня залечила мне большой палец, я ее очень полюбила…
Пятый сеанс
Есть же на свете нахальные люди, такие как Ортанс, которые пускаются во все тяжкие даже на исповеди, и все для того, чтобы понравиться кюре из своего прихода:
— Грехи — это непременная составляющая жизни, представь себе, Рашель. Если мне не в чем будет покаяться, отец Неак будет или разочарован, или примет меня за обманщицу, а я не могу позволить себе сердить его перед своим первым причастием, надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.
Я спросила Ортанс, а как мне исповедаться в грехах, я же не католичка, она ответила, что, если я хочу покаяться, чтобы не попасть в ад, мне надо просто поговорить об этом с госпожой Бла-бла-бла, моим психологом для обездоленных детей. Ортанс высмеивает все на свете, и иногда меня это раздражает. Поэтому сегодня, войдя в кабинет госпожи Требла, я сказала:
— Здравствуйте, отец.
— Что, Рашель, извини?
— Здравствуйте, отец.
— Да что ты несешь, Рашель? С тобой все нормально?
— Простите меня, отец, я согрешила.
Госпожа Требла наверняка решила, что у меня в мозгу образовалась опухоль, потому что она стала белая, как листы моих контрольных работ. Везет все-таки католикам, они могут убить кого захотят, а потом запросто расскажут об этом господину кюре и в ад не попадут. И я, чтобы не попасть в ад, покаялась госпоже Требла в том, что каждую среду мы с Ортанс издеваемся над госпожой Коротколяжкиной, что мы нашли в телефонном справочнике номер ее телефона и теперь все время названиваем ей и спрашиваем, что же находится у нее между коротенькими ляжками, а поскольку она молча вешает трубку, мы решили терзать ее до тех пор, пока она не скажет нам в конце концов, что же находится между ее коротенькими ляжками.
Итак, мы набираем 309 19 64, госпожа Коротколяжкина отвечает «Алло, да», мы с Ортанс говорим «Алло, нет», потому что это круто, и бросаемся в бой. Мы спрашиваем, точно ли это госпожа Коротколяжкина, она отвечает, что да, мы ее с этим поздравляем и сообщаем, что ей звонит знаменитый радиоведущий. Мы говорим, что она, конечно, догадывается, о чем пойдет речь, она отвечает, что нет, мы заявляем, что это невозможно, чтобы ей было неизвестно, что РТЛ проводит широкомасштабный игровой конкурс и что миллионы французов хотят задать ей один вопрос. Тут она немножко смущается и извиняется, ей неизвестно, что вся Франция хочет ее о чем-то спросить, потом она интересуется, какой вопрос ей хотят задать и сколько она выиграет? «Сто миллиардов старых франков», — говорим мы. Тогда она отвечает, что сто миллиардов франков — это слишком большая сумма и она подозревает, что все это розыгрыш, мы клянемся, что нет, она заявляет, что готова и надеется правильно ответить на вопрос. Мы отвечаем: «А вот у нас такой уверенности нет, сударыня», — и начинаем: «Госпожа Коротколяжкина, можете ли вы нам сказать, что находится между вашими коротенькими ляжками?»
Здесь мы с Ортанс решаем, что госпожа Коротколяжкина повесила трубку для того, чтобы пойти посмотреть, что находится между ее коротенькими ляжками, мы даем ей четыре секунды и перезваниваем, она нам говорит, что, если мы хотим узнать, что находится между ее коротенькими ляжками, нам надо посмотреть у себя, там то же самое, и быстро вешает трубку, потому что ей, видимо, надо срочно закончить партию в бридж. После этого я опять перезваниваю и мужским голосом сообщаю, что я — капитан Кусто и пусть она не думает, что я настолько невежлив, что стану спрашивать, что находится между ее короткими ляжками, потому что на самом деле я хотел бы выяснить, что находится у нее между ее маленькими ножками. «Очень смешно, — отвечает она, — ну так вот, там то же самое, что и у вас, господин Кусто». Тут мы с Ортанс немножко удивляемся и говорим: «Что? Так вы господин Коротколяжкин?» — а она отвечает: «Нет, я госпожа Коротколяжкина, а что?» Мы говорим: «Ну, тогда, госпожа Коротколяжкина, вы должны знать, что между вашими коротенькими ляжками совсем не то, что у капитана Кусто». И вешаем трубку, потому что нам надоели старые дуры, которые, как говорит мой папа, вечно попадают пальцем в небо.
