– А ты его не обрывай, пусть, что хочет, то и говорит, – вмешался в разговор третий ученик. У него был заложен нос, отчего он слегка гнусавил. – Мы все слышали – кто пройдет пороги, тот и будет допущен к Испытанию. Не думаю, что это будет труднее перехода через такыр. Похоже на моральную подготовку.
– Ничего себе моральная подготовка! – снова возмутился Цуф. – Ты, Ваней, опять все попутал. Нижний порог я еще понимаю, у него и название немудреное – «Сила». Наверняка, будут тренировки, может, учебные бои, хотя я воином Нехебкая становиться не собираюсь, и мне они точно не нужны. Со вторым сложнее. Кто помнит, что он говорил о «Хаосе»? Я запомнил только про боль. Бить будут? Резать? Непонятно как-то.
– Меня лично третий порог интересует, – протянул гнусавый. – «Любовь». Что знают о любви монахи, которые всю жизнь провели под землей? Один учитель как-то рассказывал, что среди них много обратных, ну тех, кто с мужчинами. Может, это проверка?
– Во-первых, порог называется «Искушение плоти», а не «Любовь», – поправил его кучеяр с самрийской тянучкой. – Это разные вещи, знаешь ли. А во-вторых, побольше уважения, ты ведь сам хочешь стать серкетом. О жрецах всякое болтают… Ты каждому слуху верить будешь?
– Лично я для себя давно решил, что после Испытания, стану учителем. Как Аттей. Открою свою школу, наберу учеников.
– Ты сначала Испытание пройди, – перебил его Цуф. – Ваней прав, пороги, это лишь проверка. Присматриваться будут, оценивать. Зачем серкетам лишние мертвецы? Их сейчас и так в мире полно.
– Хватит трепаться, – вмешался молчавший до этого парень. – Лучше помолимся Нехебкаю и будем спать. Баал-дар обещал прийти рано. Что толку гадать, завтра все и узнаем.
– Мы восхищаемся сияющей славой Нехебкая, Господа нашего, да вдохновит он нас на преданность, силу и понимание. В служении ему – совершенная свобода, – забормотали будущие серкеты.
«Плохо, очень плохо», – подумал Арлинг, позволяя шепоту кучеяров слиться со звуками пещеры. Ученики говорили об Испытании и порогах, как об экзаменах, которые открывали путь во взрослую жизнь. Жизнь, где они женятся, найдут работу, заведут семью и детей, мирно состарятся и умрут в кровати под одеялом. Разве учителя не рассказывали им, что, пройдя Испытание Смертью, они станут «Теми, кто не возвращается». Не останется ни Цуфа, ни Ванея, ни гнусавого… Те, кто выживут, станут слугами Нехебкая, тех, кто умрет, ждет забвение. В школе имана Арлинг провел не одну бессонную ночь, грезя, как будет проходить Испытание. Странно, но он ни разу не думал о том, что станет после этого серкетом. Для него Испытание Смертью всегда было дорогой к Магде. Сейчас же он не был уверен, что к ней вел только один путь.
Ученики Аттея ни разу не вспомнили о войне. Словно в мире не гибли города и не гасли жизни. Ему и самому с трудом верилось, что где-то по дорогам сейчас шли солдаты Карателя, ведомые колдовством Подобного, чтобы уничтожить еще один остров жизни в мертвом океане песков и солнца. В одном ученики были правы. В мире стало слишком много мертвецов.
Арлинг очнулся от необычной тишины, звеневшей в пещере. Он и не заметил, как задремал, поддавшись монотонным напевам учеников. Сейчас они спали, оглашая пространство беспокойным дыханием людей, которых тревожило слишком много вопросов. Привычно пробежавшись по звукам и запахам, которые попались в его сети, Арлинг насторожился, не услышав дыхание Сейфуллаха. Обычно оно было тяжелым и сбивчивым и легко угадывалось среди незатейливых звуков озерного мира.
Неслышно пройдя мимо спящих, Регарди проник в соседнюю комнату. Аджухам лежал на спине, раскинув руки и ноги в стороны, и казалось, спал. Он был один. Коснувшись его щеки, Арлинг с удивлением обнаружил, что жар прошел, а многие корки, оставшиеся от язв, отвалились. Исследуя Аджухама, Арлинг обратил внимание на то, как сильно тот повзрослел. Тяжелые переходы через пустыни, испытания и болезнь превратили юношескую мягкотелость в обветренную жизненными неурядицами плоть взрослого человека. Аджухам вытянулся, жирок на боках и животе, накопленный за годы увлечения журависом и вином, исчез, а лицо заострилось, лишившись привычной округлости щек. Наверное, сейчас Сейфуллах напоминал своего дядю Сокрана, который худобой и долговязостью вызывал у Арлинга ассоциацию с морским саксаулом – крепким деревом, которое, как считали кучеяры, не могла сломать ни одна буря.
Регарди ловко увернулся от глиняной плошки с водой, вдруг полетевшей ему в голову. Вода оросила его неожиданным дождем, но сам сосуд он поймал, не дав разбиться о каменный пол. Благостную тишину Пустоши ничто не должно было нарушить.
– Ты что делаешь? – зашипел на него Аджухам, и Регарди запоздало сообразил, что исследуя изменения в теле господина, забыл убрать руки, которые все еще оставались на животе Сейфуллаха. Похоже, к молодому купцу вернулся его вспыльчивый нрав, и это не могло не радовать.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Арлинг, низко кланяясь Аджухаму. Сердце забилось чаще, и халруджи с трудом заставил себя успокоиться. Не следовало радоваться пробуждению Сейфуллаха так сильно.
– Как осел, слопавший кучу гнилого овса, – пробурчал Аджухам, оглядываясь по сторонам. – Убей меня, но я не помню, куда ты меня притащил. С каких пор одеяла в гостиницах Самрии стали набивать соломой вместо пуха? И почему так воняет? У них кончились благовония? А в той миске, что ты так ловко поймал, должно было быть вино, а не бычачья моча. Или ты решил поселить нас в хлев для скота? А может, в сарай для нарзидов?
– Простите, господин, но выбора не было. Это не хлев…
– Перестань, – отмахнулся от него Сейфуллах, – Я тебя разыграл, как дурачка, а ты повелся. Возможно, я и болел, но с памятью у меня пока хорошо. И со слухом тоже. Но я же должен был как-то наказать тебя за то, что ты слишком долго меня спасал. Если бы я не злился так сильно, то давно бы сдох в той вонючей башне с трупами. Аллюрда Сарадха! Дай мне руку.
Понимая, что отвык от многословия Сейфуллах, Арлинг озадаченно протянул ему руку. Словно боясь, что Регарди отдернет ее, Аджухам крепко схватил его за запястье и неожиданно поцеловал в ладонь.
– Спасибо, что не поверил в мою смерть, – прошептал он, окунув их обоих в неловкое молчание.
– Все, моя остальная благодарность будет потом, – пропыхтел Сейфуллах, подтягиваясь на циновке, чтобы сесть. – Но если кому проболтаешься, что я целовал тебе руку, будешь гореть в костре пайриков во веки вечные. И лицо сделай проще.
Понимание того, что Аджухам выказал ему самое большое уважение, которое один кучеяр может проявить к другому – равному, дошло до Арлинг не сразу. Слов не нашлось, и он замер, чувствуя себя загнанным в угол.
– Расслабься, халруджи, – махнул рукой Сейфуллах. – Потом будем разбираться, кто кому должен. Мы ведь в Пустоши Кербала, верно? Обделаться можно от страха, если представить, что все это по-настоящему. Если бы раньше мне сказали, что я буду валяться в лечебнице серкетов и изображать будущего слугу Нехебкая, я забил бы такого умника камнями. Надеюсь, у тебя есть план?
