Книга Самый жестокий месяц - Луиз Пенни

Хейзел Смит развила бурную деятельность в своем уютном, хотя и тесноватом доме. Ей нужно было переделать миллион вещей до возвращения ее дочери Софи из Университета Куинс. На кроватях уже лежали чистые, хрустящие простыни. Печеные бобы медленно готовились, хлеб поднимался, холодильник был набит до отказа любимой едой Софи. Наконец Хейзел рухнула на неудобный, набитый конским волосом диван в гостиной, чувствуя каждый день из всех прожитых ею сорока двух лет и даже чуть больше. Старый диван, казалось, весь был утыкан крохотными иголочками, которые впивались во все, что садилось на них, словно хотели скинуть с себя этот груз. И тем не менее Хейзел любила этот диван, может быть, потому, что больше никто его не любил. Она знала, что он набит не только конским волосом, но и воспоминаниями, иногда столь же колючими, как и волос.

– Неужели он все еще на своем месте, Хейз? – рассмеялась Мадлен несколькими годами ранее, когда впервые после приезда вошла в эту тесную комнату.

Поспешив к старому дивану, Мадлен взгромоздилась на него, перегнулась через спинку, словно забыла, как надо сидеть, и предъявила ошарашенной Хейзел свою поджарую задницу.

– Вот это да! – раздался приглушенный голос Мад: голова ее находилась между диваном и стеной. – Помнишь, как мы шпионили за твоими родителями, спрятавшись за спинкой этого дивана?

Хейзел забыла об этом. Еще одно воспоминание в дополнение к прежним, связанным с этим мягким диваном. Внезапно раздался громкий смех, и Мадлен, как девчонка, какой она была когда-то, крутанулась, села лицом к Хейзел и протянула ей руку. Хейзел, двинувшись вперед, увидела что-то в тонких пальцах. Что-то незапятнанное и белое, похожее на небольшую обесцвеченную кость. Хейзел остановилась, испугавшись того, что произвел на свет божий этот диван.

– Это тебе, – сказала Мадлен и осторожно положила небольшой подарок на ладонь Хейзел.

Мадлен сияла – другого слова и не подобрать. Ее бритая голова была повязана косынкой, брови неумело подведены, отчего вид у нее был слегка удивленный. Но, несмотря на все это, Мадлен сияла. И унылая комната наполнялась ее необыкновенной радостью.

Они не виделись двадцать лет, и Хейзел помнила каждое мгновение их юношеской дружбы, но почему-то забыла, как оживала в присутствии Мадлен. Она посмотрела на свою ладонь. Это была не кость, а скрученная записка.

– Все эти годы она пролежала в диване, – сказала Мадлен. – Ты только представь. Столько лет прошло! Наверное, ждала нас. Ждала этого мгновения.

Теперь Хейзел вспомнила, что Мадлен всегда распространяла вокруг себя волшебство. А там, где было волшебство, случались и чудеса.

– Где ты ее нашла?

– Там. – Мад махнула рукой, показывая за спинку дивана. – Ты как-то раз вышла в туалет, а я ее засунула в дырочку.

– В дырочку?

– Дырочку, просверленную авторучкой.

Глаза Мадлен сверкали, когда она показывала, как проделала дырочку в диване авторучкой, и Хейзел вдруг поймала себя на том, что смеется. Она представила себе, как эта девчонка просверливает сие драгоценное владение ее родителей. Мадлен была бесстрашной. Если Хейзел была в классе старостой, то Мадлен всегда опаздывала на уроки – выбегала покурить в лесок.

Хейзел посмотрела на крохотный белый цилиндрик у себя на ладони – оставаясь два десятилетия в чреве дивана и не подвергаясь воздействию света, он сохранился в своей первозданной чистоте.

Наконец она развернула его. Хотя и знала, что у нее есть основания опасаться этой бумажки. Потому что слова, написанные там, немедленно и полностью изменили ее жизнь. Яркими синими чернилами на бумаге было начертано круглыми буквами одно простое предложение.

«Я тебя люблю».

Хейзел боялась встретиться взглядом с Мадлен. Оторвав глаза от крохотной записки, она посмотрела вокруг и увидела, что ее гостиная, еще сегодня утром такая унылая, вдруг потеплела и стала уютной, а выцветшие краски обрели сочность. А когда ее взгляд дошел до Мадлен, произошло чудо. Прежде она была одна, а теперь их стало двое.

Мадлен уехала в Монреаль заканчивать курс лечения, но при первой же возможности вернулась в этот деревенский домик в окружении пологих холмов, лесов и полей, поросших весенними цветами. Мадлен обрела дом. Как и Хейзел.

Хейзел взяла штопку с дивана. Ее беспокоило, очень беспокоило то, что происходит в бистро.

Они обратились к рунам – древним нордическим знакам, предсказывающим будущее. Судя по руническим камням, Клара была быком, Мирна – сосновым факелом, Габри – свечкой, хотя Клара сказала ему, что руна означает «сучка».

– Ты смотри, как все верно, – заметил впечатленный Габри. – Даже Господь знает, что ты – бык.

Месье Беливо залез в маленькую плетеную корзиночку и извлек оттуда камень, на котором был нарисован символ алмаза.

– Брак, – высказал предположение месье Беливо.

Мадлен улыбнулась, но промолчала.

– Нет, – возразила Жанна. – Это бог Инг.

– Дайте-ка я попробую, – вызвался Жиль Сандон.

Он засунул в маленькую корзинку свою мощную, мозолистую руку и вытащил ее сжатой в кулак. Когда он раскрыл кулак, все увидели камень с буквой R. Кларе это показалось немного похожим на деревянные яйца, которые они прятали для детей. Эти яйца тоже были раскрашенными символами. Но яйца символизировали жизнь, тогда как камни были символами смерти.

– Что это значит? – спросил Жиль.

– Это означает верховую езду. Приключение, путешествие, – сказала Жанна, взглянув на Жиля. – Нередко сопровождается трудом. Тяжелой работой.

– А что-нибудь новенькое?

Одиль рассмеялась, а вместе с ней и Клара. Жиль всю жизнь делал тяжелую работу, и по его сорокапятилетнему телу было видно, что немалое количество этих лет он провел на лесоповале. Мощное тело, руки в кусочках лейкопластыря и почти всегда в синяках.

– Но вы достали его вверх ногами, – сказала Жанна, положив руку на камень в мягком центре ладони Жиля, окруженном горками мозолей. – R перевернуто.

За этим последовало молчание. Габри, прочитав небольшую брошюрку, посвященную рунам, обнаружил, что его камень означает «свечка», а не «сучка», и стал спорить по этому поводу с Кларой, грозясь урезать количество потребляемого ею кофе с молоком и красного вина. Теперь эти двое подошли к другим и присоединились к разговору, кружок стал еще плотнее и теснее.