Всю эту информацию мне удалось наскрести среди груд словесной шелухи о яйценоскости кур, планах на будущий урожай и сетований по поводу грядущей выплаты десятины и денег за аренду земель, которую щедро вывалили мне, как "свежим ушам" Йосип Коковач и его соседи-односельчане за те двое суток, которые я провёл, гостя в Малом Коуржиме. Солдатская лопатка, в качестве эрзац-приспособы для вспашки, стала весьма популярной. В благодарность за её "аренду" крестьяне неплохо пополнили мой запас еды. Продукты, правда, если не считать прошлогодних кислых яблок и прекрасно сохранившейся зимой в песке репы, на мой избалованный кулинарией будущего вкус казались малосъедобными, но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят: сложил весь образовавшийся "стратегический запас" в кожаную торбу, также полученную за пользование лопаткой. Чтобы не бросаться в глаза предполагаемым излишне бдительным наблюдателям, после долгого и бурного торга сумел приобрести по бартеру у одного из малокоуржимцев довольно поношенный, но ещё вполне крепкий серый плащ с капюшоном. К сожалению, для этого пришлось пожертвовать последней плиткой гематогена…
И вот поутру четвёртых суток моего пребывания в этом странном времени я распрощался с Коковачем и его женой. Ведь, что ни говори, а если я не желаю превратиться вот в такого же крестьянина, понукаемого и эксплуатируемого абсолютно всеми стоящими выше по социальной лестнице, то мне придётся самому построить достойную жизнь в этом обществе для себя и окружающих. А для этого надо не сидеть сиднем, — вода, как известно, под лежачий камень сама не потечёт, — а действовать. И желательно — поактивнее. Потому-то, накинув на себя плащ и опираясь на самолично вырезанный из здорового сука походный посох-ослоп, я отправился из гостеприимной деревни в ближайший город, лежащий в четырёх днях пешего пути.
Часа через два с половиной добравшись до места пересечения колеи с большой дорогой, я, следуя указаниям, полученным в Малом Коуржиме, зашагал на северо-запад по местному "автобану". По средневековым меркам это была весьма обустроенная и оживлённая магистраль. До конца дня я успел обогнать группу разномастно одетых людей, предположительно — паломников, исходя из массы выставленных на всеобщее обозрение крестиков, чёток и облепивших шляпные тульи оловянных образков "неизвестной итеологии". Несколько раз пришлось отскакивать обочь дороги, чтобы не быть стоптанным скачущими всадниками как цивильного, так и откровенно милитаризованного вида, причем однажды — от целого отряда, численностью примерно с отделение, конников с короткими копьями, возглавляемого дядькой в типично европейском кольчужном доспехе с хаубергом, но с совершенно азиатской косоглазой рожей абсолютно бандитского вида. Высоковат для монгола, какими я их представлял по книжкам и по фильмам Би-Би-Си: вероятно, метис — их после вторжения туменов Бату-хана в Европе должно было появится немало.
Один раз пришлось пройти через возвышенность с оплывшим земляным валом, где по сторонам дороги даже сквозь буйство некошеной травы виднелись фундаменты разрушенных зданий, а в отдалении одиноким памятником запустению торчала заброшенная каменная церковь явно католической архитектуры.
Весь мой опыт военной археологии указывал на то, что на этом месте некогда стоял небольшой город. Был ли он стёрт с лица земли в ходе монгольского нашествия или более поздних войн с германцами — сложно сказать: требуется копать шурфы, проводить нормальную археологическую разведку, опросы местных жителей… Впрочем, какие тут могут быть жители?! Те, кто не погибли на стенах и улицах города при штурме, с вероятностью 99,9 % были угнаны в плен торжествующими победителями.
Однако же стоит запомнить это место: при старательном копе здесь вполне можно найти, помимо обязательных останков людей и животных, ещё много полезностей: предметы быта, утерянное оружие, да и клады, запрятанные оборонявшимися, которые торжествующие победители не сумели отыскать, тоже наверняка где-то здесь лежат и ждут того, кто извлечёт их из подземного мрака к сиянию солнечных лучей.
Ближе к вечеру дорога спустилась к речному перевозу, рядом с которым на берегу притулился выселок из четырёх хаток и стоящей чуть в отдалении серой степной юрты. Неподалёку под присмотром всадника, вооружённого длинным шестом с петлёй на конце, пасся табунок лохматых мелких лошадок голов в сорок, а возле юрты занимались какими-то своими хозяйственными делами первые встреченные мною в этом времени монголы. Видимо, проходящие путники были для них привычны, и на ещё одного пешехода никто из четверых не обратил никакого внимания. Женщина большим ножом соскребала с разделочной доски в парующий над костром казан накрошенные сушёные листья. Сидящий на кошме старик в облезлом рысьем малахае что-то многословно разъяснял молодому парню, наставительно подняв палец. Четвёртый же монгол занимался тем, что укреплял наконечники на свежеизготовленные стрелы.
Как я понял, это был ям, или, как его гораздо позже стали называть у нас в России — почтовая станция. Ну, помните, у Некрасова в стихах такая описана, в "Генерале Топтыгине". Скачут, допустим, куда-нибудь ханские гонцы, торопятся, однако же лошадь — не "мерседес", её загонишь — сдохнет. Вот и пересаживались на таких ямах вестники ханской воли с усталых лошадок на свежих и мчались себе дальше куда им требуется.
Однако привлекать к своей скромной персоне излишнее внимание местного "ограниченного контингента оккупационных войск" мне казалось совершенно ненужным и посему, миновав юрту с её обитателями, я направился к перевозу.
Переправочное средство представляло собой бревенчатый плот примерно пятиметровой длины с закреплёнными по бокам двумя лодками-плоскодонками. На плоту сидели с удочками двое пацанов лет тринадцати-четырнадцати настолько типичной славянской внешности, что на мгновение я ощутил себя вдруг очутившимся дома, возле известного всей рыбалящей ребятне заветного ерика. Но наваждение развеялось, как только я попытался обратиться к рыболовам с просьбой перевести на ту сторону. Немецкого языка пацаны явно не понимали, а попытки адаптировать мой русский с вкраплениями украинского к их старочешскому терпели одну неудачу за другой.
Однако пресловутый языковой барьер вовсе не помешал им торговаться так энергично о сумме оплаты, что, казалось, сумели бы вырвать лишние деньги даже у самого Плюшкина. Но на человека, который всё детство и отрочество провёл в Закавказье и имеет опыт тесного общения с продавцами тамошних базаров, где сядешь, там и слезешь. В конечном счёте я расплатился за переправу новенькой блестящей монеткой номиналом в пять копеек с драконом, прикалывающимся от копья святого Георгия.
Решив к обоюдному согласию все неясности по вопросу форсирования водной преграды и её справедливой оплаты, мы со старшим из хлопцев отвязали одну из лодок, и через полчаса я уже оставил реку за спиной и вновь устало зашагал по грунтовке навстречу приключениям.
Как всё-таки обидно, что кроме "своих двоих" никаким местным транспортом я пока не обзавёлся, да и вряд ли вскоре смогу это сделать. Скот здесь, как рассказывал Пепка, стоит весьма недёшево, а уж лошадь с телегой — не говоря уже о верховом коне! — по аналогии с нашим миром по цене не уступит неплохой иномарке. Вот и приходится, как когда-то моему дядьке в 1968-м, попирать чешскую землю подошвами русских солдатских сапог. В смысле — берцев, и скорее, учитывая место их производства — всё-таки белорусских, но тут важны не тонкости, а сам принцип.
