Тем не менее, учитывая время и обстоятельства проведения, собор, безусловно, был достаточно представительным и юридически легитимным. Среди дворянства и чиновничества, избиравшего Бориса, было немало людей, тесно связанных с провинцией и объективно отражавших доминирующие в стране взгляды.
В пользу Бориса работало сразу несколько факторов. Во-первых, учитывались долгие годы его успешного премьерства при больном Федоре Иоанновиче. Это время запомнилось в нашей истории как одно из самых благополучных. Во-вторых, конечно, немаловажную роль играли родственные связи. Хотя Ирина и ушла в монастырь, ясно, что в руках сестры Годунова (вдовы царя) и брата (бывшего премьера) остался немалый «административный ресурс».
Насколько этот ресурс повлиял на конечный результат выборов, объективно судить трудно. Авторитетные русские историки очень по-разному пишут о Годунове. Причем их отношение к Борису определяет, как правило, всего лишь одно обстоятельство: вера или скепсис в отношении его причастности к гибели царевича Дмитрия. Что делать, историки тоже люди.
Иначе говоря, отделить здесь правду от вымысла практически невозможно. Но и замалчивать тот факт, что многие источники прямо указывают на подключение Годуновым «административного ресурса», мы не вправе. Согласно этим свидетельствам, Борис Годунов использовал все выгоды своего положения в полной мере. Утверждается, например, что по всей столице и другим крупным городам были разосланы агенты и даже монахи из различных монастырей, агитировавшие народ просить на царство именно Бориса. Царица-вдова тайно деньгами и обещаниями перетягивала на сторону брата стрелецких офицеров, то есть, другими словами, обеспечивала на всякий случай силовую поддержку столичного гарнизона.
Приводятся также свидетельства, что под угрозой штрафа за сопротивление московская «полиция» сгоняла горожан на манифестации в поддержку Бориса. Красочная деталь: стражи порядка тщательно наблюдали за тем, чтобы народные чувства выражались громко и слезно. Тех, кто не кричал и не рыдал, били палками, поэтому, согласно некоторым источникам, многие «мазали себе глаза слюнями».
Манифестации в основном организовывались в Москве у Новодевичьего монастыря, где в это время уже находилась постригшаяся в монахини царица Ирина.
Когда государева вдова подходила к окну монашеской кельи, чтобы удостовериться во всенародном молении и плаче, толпа по специальному знаку организаторов предвыборного шоу падала ниц на землю и издавала особенно жалобные вопли. Так повторялось многократно. Наконец, умиленная зрелищем такой преданности народа, Ирина благословила брата на царство.
Неудивительно, что после столь серьезной кампании в феврале 1598 года Борис Годунов был избран на соборе царем единогласно. Но и после этого Годунов еще какое-то время противился призывам взойти на престол, отказываясь от столь высокой чести. Впрочем, в те времена все это входило в обычный ритуал: сразу же соглашаться на высокий пост считалось нескромным. Лишь после того, как Церковь пригрозила Борису, что прекратит в храмах богослужения, если он не согласится, Годунов наконец занял монарший трон. Паузу Годунов выдержал длительную: венчание на царство произошло лишь 1 сентября.
А вот после венчания начались политические чистки среди тех, кто в предвыборный период был замечен в колебаниях. Семейство же Романовых все скопом пошло под суд по обвинению в «злоумышлении на царя».
Как бы то ни было, первые выборы государя, в том числе и грязные предвыборные технологии, стали важным шагом к десакрализации правителя в России. Дальнейшие исторические события — Смута, дикая расправа над детьми Бориса Годунова, два Лжедмитрия и беспринципный интриган Василий Шуйский — развели понятия «божественного» и «царского» еще больше.
Именно с тех пор аксиома о «помазаннике Божием» дала в России глубокую трещину. Страна еще довольно долго, триста с лишним лет, останется царской. Многие поколения русских людей еще будут жить, искренне обожая очередного государя только за то, что он монарх. И все же покров сакральности с царских плеч уже упал. Табу перестало действовать.
В эпоху Ивана Грозного народ мог испытывать перед царским венцом ужас, но сомнение — никогда. Пройдет не так уж много времени, и значительная часть русского народа, отвергая реформы Петра, сочтет государя антихристом. Через сто лет дворяне-заговорщики не колеблясь убьют императора Павла. Еще позже, под влиянием Великой французской революции, декабристы всерьез задумаются, не следует ли для установления в России республики уничтожить всю царскую семью, включая детей. Затем народовольцы под одобрительные аплодисменты русской интеллигенции начнут охотиться с бомбой на Царя-освободителя.
Наконец, в 1917 году Февральская буржуазная революция царя свергнет, а Октябрьская пролетарская расстреляет. Цикл завершится.
Демократия и монархия в поисках компромисса
Смута не просто затормозила развитие страны или отбросила ее далеко назад по сравнению с остальной Европой, она практически уничтожила Московское государство. Начинать снова приходилось почти с нуля, при полном истощении не только материальных, но и интеллектуальных ресурсов.
За годы Смуты русские перепробовали, кажется, всё: анархию, военную диктатуру, воровской закон. Пытались ввести конституционную монархию, устраивали заговоры, сажали на трон иностранцев и мужицких «царьков-сапожников». (В разных концах страны в ту пору появилось немало местных авантюристов-Лжедмитриев, так что Пугачев позже шел по уже проторенной дороге.) Пытались русские спастись и по одиночке, и, наоборот, прибегая к помощи вече.
Не помогало ничего. Интервентов из страны изгнали, но порядка на русской земле по-прежнему не было. Оставалось последнее средство — при максимальном консенсусе снова выбрать государя.
Теорию об особом «московском психологическом типе» и отвращении русских к свободе сюда никак не пришьешь. Не от врожденного консерватизма, а от горькой нужды и бессилия принимали наши соотечественники в пору Смуты Лжедмитриев и иностранных королевичей. И наоборот, именно желание быть свободными (от интервентов и собственных бандитов) породило феномен Козьмы Минина. А желание сохранить с таким трудом добытую свободу привело к мысли о необходимости возрождения государственной власти.
Отечественные беды, на мой взгляд, были и есть совершенно в другом. Во-первых, наша история переполнена примерами предательства низов верхами (монархическими, большевистскими, демократическими). Если русский народ и виноват, то лишь в простодушии — неистребимой вере в то, что, может быть, при новом государе (генсеке, президенте) станет легче дышать.
И вторая беда. Не раз русские реформаторы слишком резко и бесцеремонно будили своей походной трубой сограждан, но при этом, поднимая страну по тревоге, оказывались неспособными объяснить людям, куда нужно идти, зачем и что их ждет в конце тяжелого перехода. Свое неумение аргументировать реформаторы всегда компенсировали одним и тем же — решительностью. Даже двигаясь в верном направлении, русские вожди, пробиваясь с авангардом сквозь метель к теплому, сытному и светлому будущему, во множестве оставляли за собой брошенные в сугробах обозы с ослабевшими, замерзшими и голодными людьми. Цена реформ в нашей стране всегда была неимоверно высока.
