Роджер, который собрался было обратиться к нему, с полуоткрытым ртом обернулся.
– Джуди! – крикнул он и поспешно пояснил: – Должно быть, что-то забыла в машине… Мы сейчас вернемся.
Портье кивнул, сделав нарочито серьезное лицо.
Каблучки Джуди быстро удалялись, их стук уже заглушали оживленные голоса прохожих, шум проезжающих автомобилей, песня девочки в соломенной шляпе с банджо в руках у дверей кафе на противоположной стороне улицы. Роджер пробежал несколько шагов, но передумал и вернулся к машине. Его распирала злость и желание добиться своего во что бы то ни стало.
Быстро догнав беглянку, он резко затормозил и выскочил из автомобиля.
– Что это значит, Джуди?! – закричал он, нагнав ее и крепко взяв за локоть.
– Оставьте меня! – тихо, но решительно произнесла она. Она смотрела на него не со злостью и яростью, как ожидал Роджер, а испуганно и робко. Поэтому он ослабил хватку и произнес мягко, как только мог:
– Вы не так меня поняли…
– Не так? Вы потащили меня в грязный отель – «чудное место», как вы сказали…
– Это вовсе не грязный отель! – возмутился было Роджер, но сдержал себя и добавил уже спокойно: – Это лучший отель в городе, там очень уютно.
– Пустите, – рванулась она.
Он выпустил руку, но преградил ей дорогу.
– Забудьте об этом, Джуди! Вы хотели, может быть, еще где-нибудь посидеть? Возможно, потанцевать? Или… покататься, посмотреть на вечерний город? Может, прогуляться пешком или посидеть на пляже? – Мысль о пляже вызвала у Роджера спазм где-то в нижней части живота.
Джуди молчала, не двигаясь с места, но, как только он перестал бросать в пустоту свои вопросы, двинулась снова, пытаясь обогнуть его.
– Джуди, – произнес он негромко, – ну простите меня, я идиот.
Она уже прошла мимо, но, услышав эти слова, остановилась и повернулась к нему.
– Отвезите меня домой, мистер Джонс.
– Как вам будет угодно, – покорно ответил он.
Фрэнк чувствовал себя пристыженным, словно провинившийся школьник. Заехав в кондитерскую, он был готов к новым поводам для раздражения.
– Ваш заказ сейчас принесут, одну минуту.
Интересно, как специалисты по замешиванию теста и взбиванию крема осуществили его идею порадовать Эмили «чем-нибудь французским»? Но когда он взглянул на торжественно вынесенный торт, то от души рассмеялся. Из невысокого бисквитно-кремового островка вырастала миниатюрная Эйфелева башня, сложенная из тонких вафельных трубочек, наполненных взбитыми сливками, нугой и мармеладом. Разноцветные шлепочки глазури скрепляли трубки на каждом стыке, придавая ей сходство с детской пирамидкой. Это хрупкое архитектурное сооружение с большой осторожностью поместили в коробку с высокой крышкой, перевязали ленточками, и Фрэнк, с застывшей на губах глупой улыбкой, бережно поместил коробку на заднем сиденье машины.
Дома у Эмили он быстро и ловко накрыл стол на две персоны, поставил у приборов по свече, а посередине стола – привезенную им бутылку «божоле». Торт был водружен на каминную полку, также между двух подсвечников. Из большой коллекции Эмили Фрэнк выудил пластинку Эдит Пиаф, поставил ее на старинный проигрыватель, а затем принес из своей комнаты еще одну пластинку и огромную книгу в яркой глянцевой обложке. Когда все приготовления были окончены, он закурил и вернулся в машину.
Подъезжая к ресторану, он заметил входящего туда мужа Хермины, Шона, и не стал останавливаться. Шон был утомительно общительным человеком и неизменно приставал к Фрэнку с рассуждениями о смысле и назначении искусства. Совершенно не разбираясь в предмете спора, он всегда так горячо отстаивал свои смехотворные суждения, что Фрэнк давно уже избегал его общества. Как профессионал, он вообще не любил обсуждать с непосвященными все, что хоть как-то касалось дела, которым он занимался.
Он немного поколесил по городу, а потом вновь свернул на набережную. Машин здесь было не так много, как в центре, в основном они отдыхали, ожидая своих хозяев у дверей ресторанов, кафе, баров, танцевальных клубов и казино, что тянулись вдоль всей набережной, полукругом обрамляющей город. Еще раз миновав ресторанчик, где Эмили отбывала ежегодную дружескую повинность, Фрэнк остановился у дверей какого-то бара и зашел пропустить стаканчик. Редко употребляемый им виски слегка обжег горло. Сидящий рядом у стойки мордастый тип в кожаной куртке с поднятым воротником бросил удивленный взгляд на костюм Фрэнка и пренебрежительно скривил губы. Но ожидание бесконечных поводов для раздражения, владевшее Фрэнком еще полчаса назад, уже покинуло его. Он только пожал плечами и, не допив, вышел на воздух.
Оглядевшись по сторонам, он перешел улицу и спустился к воде. Взметая холодный песок босыми ногами, он брел по пляжу, зажав под мышкой снятые туфли. Он вглядывался в темное небо, почти беззвездное в этот вечер, в сумрак океана, с отчетливой размеренностью подгонявшего свои волны почти к самым его ногам, и на душе его было легко, а в голове царила блаженная пустота.
Потом Фрэнк заметил маячившее впереди, в некотором отдалении, светлое пятно. Он вгляделся и различил контуры фигуры. Еще через несколько шагов, которые невольно стали шире и быстрее, глаза разглядели рядом с первой вторую темную фигуру повыше ростом. Пара остановилась, мужчина расположился на песке, а женщина подошла к воде. Фрэнк тоже остановился. Эти люди не нарушили внутреннего покоя, которым он только что наслаждался, они вряд ли могли заметить чье-то присутствие, а Фрэнк сейчас не прочь был полюбоваться на романтическую прогулку влюбленной парочки. Женщина подобрала подол платья и, осторожно ступая, вошла в воду. Мужчина что-то крикнул и сбросил с себя пиджак. Вскочив, он стал стаскивать брюки, и даже на таком расстоянии торопливость его движений бросалась в глаза. Женщина повернулась, и ее платье неожиданно сверкнуло нежно-зеленым. Фрэнк резко развернулся и стремительно зашагал по пляжу в обратную сторону.
Какое-то время до него еще доносились их возбужденные голоса, но вскоре он вновь остался в тишине наедине с самим собою. Однако раздражение не проходило, а лишь усиливалось. Он сам не мог понять, почему случайное стечение обстоятельств кажется ему чуть ли не назойливым преследованием, посягательством на его, Фрэнка, душевный покой. Перед его глазами стояла картина, которую сейчас, должно быть, он мог увидеть, если бы остался и дальше просматривать эпизод чужой жизни, словно фрагмент кинофильма.
Он видел брошенные на песок мужские носки и галстук, откинутое в сторону платье, волосы, падающие на плечи и грудь, брызги, застревающие в этих волосах… Отчего эта банальная сцена так бесила его? Ведь он даже не видел лица женщины, ее якобы печальных глаз, его не волновали ее чувства, как не волновали они того, кто сейчас, должно быть, нес ее на руках из воды, чтобы положить на песок. К мужчине же, с его блудливой улыбочкой и торопливыми движениями рук, Фрэнк испытывал омерзение. Он снова вспомнил свои перемигивания с однокашниками и понял, что должен разобраться, понять, что так мучило его весь этот вечер.
