Генрих даже не пытался скрыть, что питает нежные чувства к молодой вдове. Она действительно настолько красива, что может снискать расположение монарха.
Черт возьми, разве за всю историю человечества была хотя бы одна женщина, которая осмелилась отвергнуть любовь короля?
Почувствовав, как больно сжалось сердце, он моментально взял себя в руки. В конце концов, какое ему дело до того, является ли прелестная графиня фавориткой Генриха или нет? Всем известно, что английские женщины обожают заводить амурные интрижки. Любой мужчина, у которого есть в голове хотя бы одна извилина, знает, что прелестные карие глазки запросто могут раньше времени свести в могилу одурманенного любовью простака.
Если выяснится, что леди Уолсингхем — любовница короля, то у Лахлана хватит ума поискать себе подружку, которая будет согревать его постель во время путешествия на родину, где-нибудь в другом месте. Он приехал в Англию в качестве официального представителя шотландской короны, и ему совершенно не хочется оказаться в Тауэре за любовную связь с королевской фавориткой. К тому же Джеймс Стюарт, узнав об этом, вряд ли обрадуется. Ведь такой громкий скандал может расстроить его свадьбу и нанести глубокое оскорбление его высокородной невесте-принцессе.
Покидая свою любимую Шотландию, в которой ему так легко и спокойно жилось, Лахлан отлично понимал, что может вляпаться в какую-нибудь неприятность.
Появиться при английском дворе — это все равно что с завязанными глазами вступить в змеиное гнездо. А ему никогда не нравилось играть в жмурки. Даже в детстве.
Глава вторая
Свечи, а их было не меньше тысячи, заливали ярким светом банкетный зал дворца Колливестон. Во всем была видна любовь Тюдоров к роскоши: все вокруг блестело и сверкало. Находясь в дальнем конце комнаты, Лахлан Мак-Рат с восхищением и завистью разглядывал окружающее его великолепие.
— Если вся эта роскошь нужна Генриху для того, чтобы поражать приезжающих к нему иностранных послов, то, должен признать, ему это прекрасно удается, — прошептал он, обращаясь к Гиллескопу Керру, который сидел за столом возле него.
— Королевская роскошь — довольно важный атрибут, с помощью которого монарх может показать, насколько твердо он сидит на троне, — понизив голос, ответил граф Данбартон. — Генрих прекрасно понимает, что помпезная демонстрация богатства помогает подчеркнуть, что право управлять страной даровано ему Богом и власть он получил законным путем. Он не забыл об этом, даже когда выделял приданое своей дочери, проявив невиданную щедрость.
— И надо полагать, все прекрасные дамы королевства с удовольствием слушают рассказы о щедрости монарха, — сказал Лахлан.
— Наверное, — согласился Данбартон, едва заметно усмехнувшись.
Музыканты сидели на деревянной галерее, которая находилась под самым потолком и тянулась вдоль всего зала. Слушая льющиеся сверху нежные звуки лир, гитар и арф, гости непринужденно беседовали друг с другом.
За главным столом, стоявшим на возвышении, под золотым балдахином сидели Генрих Тюдор и его старшая дочь Маргарет, невеста короля Шотландии Джеймса. Рядом с юной принцессой, словно гора, восседала ее бабушка, леди Маргарет Бофорт, графиня Ричмонд.
Вблизи главного стола, за другим столом, между послами Франции и Испании сидела леди Франсин, вдовствующая графиня Уолсингхем.
С того места, где находился Лахлан, был довольно плохой обзор, и он не видел весь зал. Шотландец нахмурился, наблюдая за тем, как оба дипломата буквально из кожи вон лезут, стараясь привлечь внимание молодой вдовы. Черт возьми! В своих пышных блестящих одеждах они были похожи на двух попугаев.
Несмотря на то что по залу постоянно сновали слуги, мешая ему, Лахлан не мог оторвать глаз от леди Франсин, едва сдерживая свое восхищение. Исчезло бесформенное платье, которое было на ней утром. Теперь она облачилась в светло-лиловый наряд с туго зашнурованным белыми лентами корсажем. Ее тонкую талию подчеркивал пояс от атласной юбки, спадающей мягкими складками. В отличие от уродливого головного убора, из-под которого не видно было ни единого волоска, сейчас ажурная сетка, украшенная бриллиантами, кокетливо подмигивающими всем мужчинам, находившимся в зале, полностью открывала ее блестящие золотисто-каштановые волосы.
Если король действительно был ее любовником, то он чертовски счастливый мужчина: эта английская вдова, эта светловолосая леди с карими глазами — настоящее чудо природы.
Сокрушенно вздохнув, Лахлан отвернулся, снова посмотрев на тех, кто сидел за его столом, и встретил понимающий взгляд Гиллескопа.
— Тот, кто отвечал за размещение гостей и определял, кто за каким столом будет сидеть, похоже, недостаточно хорошо знает придворный этикет, — заметил граф Данбартон.
Лахлан согласно кивнул в ответ. Так как они являются официальными послами, представляющими Джеймса IV, и к тому же каждый из них имеет титул шотландского графа, их должны были посадить рядом с королевским столом.
— Вполне справедливое замечание, — ответил он. — Ведь высокие иностранные гости обычно сидят на самых почетных местах, то есть во главе стола.
— Господи, я думаю, что он его вообще не знает, — посетовал Колин Мак-Рат. — Иначе нас бы не засунули в самый конец зала, как кучку каких-нибудь голландских фермеров.
Лахлан усмехнулся, увидев, что его двоюродный брат сердито нахмурил брови.
— Ты, парень, сидишь возле страшного шотландского пирата, — напомнил он ему, похлопав того по плечу. — Скажи спасибо, что мы ужинаем в зале, а не в гардеробной.
— И еще нужно поблагодарить за то, что нам не подсунули отравленное мясо, — лукаво усмехнувшись, добавил Касберт Росс, сидящий рядом с Колином.
— Господь всемогущий! — воскликнул Колин, судорожно глотнул изрядное количество эля и оттолкнул от себя тарелку. Он побледнел, и стали отчетливо видны крупные, похожие на медные монеты веснушки, которыми был усыпан весь его нос, напоминавший огромный орлиный клюв.
Его испуганное лицо было таким забавным, что все соплеменники Мак-Рата, сидевшие за столом, дружно захохотали.
— Ты просто слабоумный придурок, прости Господи, — крикнул Уолтер Мак-Рат, отец Колина, который сидел в дальнем конце стола. — Ты сожрал половину жареного поросенка и залил все это тремя кружками эля. Если бы еда была отравленной, ты бы сразу откинул копыта, и сейчас тебя бы уже черти в аду жарили.
Возмущенный Колин вскочил с места, сжав свои огромные кулаки. Он был почти таким же высоким — без малого два метра, — как и лейрд, хотя и на целых пять лет младше. Тощий как жердь и упрямый, словно деревенский осел, он принимал вызов всех претендентов на победу во всех мужских забавах. Он мог бросить тяжелый камень на расстояние, равное полету стрелы, и в считанные секунды свалить на землю парня в два раза крупнее, чем он сам. На поле боя Колин вел себя как одержимый, орудовал мечом, словно косил траву. Однако стоило к нему подойти какой-нибудь хорошенькой девушке, как у него от смущения начинал заплетаться язык, и из-за этого старшие соплеменники часто подшучивали над ним.
