– Если хочешь научить кого-нибудь плавать, брось его в воду на глубоком месте и не держи за шиворот, – холода в голосе Сикорски было достаточно, чтобы выморозить весь зал заседаний Мирового Совета. – Чтобы понять, что такое война, надо попробовать её на вкус. А нервы… Я считаю, что умение справляться со своими нервами в бою не менее важно, чем умение обращаться с оружием. Военные учения должны быть как можно более реальными – «обстановка, максимально приближенная к боевой», как говорили когда-то.
– А если в результате такого, с позволения сказать, обучения, – лицо Завадской пошло красными пятнами, – человек получит психическую травму или, хуже того, просто утонет? Учителя никогда не используют подобных методик!
– Я не Учитель, – сухо парировал Рудольф, – я сотрудник КОМКОНа и обычный человек.
– Я не уверена, что вы человек! – яростно выкрикнула Завадская. – Может, вы один из тех, кто сотворил «Массачусетский кошмар»?[3]Как вы можете так относиться к людям, и как вы можете не принимать во внимание величайшую ценность человеческой жизни? Вы…
– Поменьше эмоций, Елена, – мягко и в то же время властно прервал её Горбовский, – и не надо переходить на личности. И давайте не будем делать из товарища Сикорски эдакого козла отпущения. Как совершенно правильно заметил Геннадий, – он посмотрел на Комова, – нами совершена ошибка. Нами, а не одним только Рудольфом. Хочу вам напомнить, что существование гипотетической угрозы со стороны некоей высокоразвитой инопланетной цивилизации никем из нас, – он обвёл взглядом всех присутствующих, – не оспаривается, и что решение о проведение масштабных учений «Зеркало» было принято нами коллегиально. А товарищ Сикорски был исполнителем этого решения, и не более того. И поэтому я считаю, что нам нужно ознакомиться с его выводами, а не перекладывать на его плечи всю полноту нашей общей ответственности. Что же касается величайшей ценности человеческой жизни – никому из нас и в голову не придёт с этим не согласиться. Однако есть ещё и интегральная ценность – ценность жизни всего человечества, обладающего истинным бессмертием. И это общее бессмертие порой требуется защищать, жертвуя ради него человеческими жизнями.
Надо же, подумал Сикорски. Внешность у Андреевича вроде бы непримечательная – высокий, жилистый, угловатый, темноволосый, с некрасивым лицом, напоминающим лики каменных истуканов с острова Пасхи, – но какая удивительная у него способность влиять на людей: без шума, без крика, одной только весомостью аргументов и уверенностью в своей правоте, подкреплённой фактами. Вон как народ сразу притих… Да, это личность, сильная личность, по-настоящему сильная…
– Прошу вас, Рудольф, – вежливо сказал Горбовский. – Мы вас слушаем.
– Прежде всего, кое-что о «жёсткости эксперимента», о которой упомянул Леонид Андреевич, и которая вызвала неудовольствие Геннадия и бурное возмущение Завадской. Я остаюсь при своём мнении: степень жёсткости должна быть адекватной степени важности решаемой задачи. С огнём не шутят – реальное вторжение чужих поставило бы под угрозу само существование человечества. Человеку свойственно благодушие: все вы наверняка знаете, как относятся в любом исследовательском центре к, например, угрозе возникновения пожара. Да, конечно, пожары случаются, с этим никто не спорит, но гораздо чаще они не случаются – примерно так мы рассуждаем. И поэтому на бумаге составляются планы борьбы с пожаром – в этих планах расписано всё от и до, – а на деле мы даже не знаем, куда бежать, и баллоны с пирофагом почему-то оказываются пустыми, киберы перепрограммированными, а в архаичных пожарных ящиках с песком ценительницы прекрасного выращивают цветы, доставленные с других планет. И когда где-то что-то загорается, мы искренне ужасаемся: как же так, ведь погибли люди! Но при этом никто не может вспомнить, когда в последний раз проверялись системы пожарной зашиты, и проверялись ли они вообще. А вот если бы ноздри помнили запах дыма, и на руках ещё чесались бы ожоги, полученные при тушении учебного, но далеко не условного пожара… Так что люди, погибшие в ходе учений «Зеркало», погибли не зря: они сделали нас хоть чуть-чуть менее благодушными.
– Это и есть ваш основной вывод? – осведомился Бадер.
– Нет, – ответил Рудольф, игнорируя язвительность вопроса. – Мой основной вывод не менее патетичен, но гораздо более пессимистичен.
– А именно?
– Извольте. Основной мой вывод таков: перед лицом любой мало-мальски серьёзной внешней угрозы мы абсолютно беззащитны.
Члены Мирового Совета изумлённо переглянулись. Кто-то кашлянул.
– Вывод ваш действительно пессимистичный, – изрёк Горбовский. – А поподробнее?
– Извольте, – невозмутимо повторил Сикорски. – Первое: «противник» свою задачу выполнил. «Эскадра перехвата» была отвлечена, планетарная оборона Марса подавлена, и высадка на его поверхность осуществлена. Дальше наш противник мог делать всё, что ему заблагорассудится – жечь города и поселения, захватывать трофеи и брать пленных – скажем, для опытов или для иных целей, буде оные у него имеются. Пришельцы могли даже начать переделку Марса под себя – выбить их с планеты, не превратив её при этом в радиоактивную пустошь, стоило бы больших трудов и большой крови.
– Пленные, трофеи, кровь, – буркнул Комов. – Пещерные императивы…
– Оставьте, – Сикорски поморщился. – Давайте не будем повторять пройдённое. Чужие могут быть опасными просто в силу того, что они чужие. Другие. С другой системой ценностей. Не у вас ли на Леониде безобидный, но увесистый медоносный монстр чуть не растоптал базовый лагерь? А ведь он был частью социума леонидян. Это, конечно, мелочь, но ведь может статься, что для какой-то цивилизации захват населённых планет – жизненная необходимость. Спорили мы на эту тему предостаточно, и пришли к выводу: надо исходить из худшего. Различия могут вызывать непонимание, неприязнь, отторжение и конфликты. И вот к этим-то конфликтам мы и не готовы, прежде всего психологически – я помню ваши слова «Они стреляют!» и ваше удивление. Эпоха войн закончилась сто лет назад, и сегодня мы не можем себе представить, что разумные существа могут стрелять в других разумных существ. А они могут, и ещё как. А мы этого не можем. Люди готовы воевать со стихиями, с болезнями, с хищным зверьём, но не с себе подобными – для нас это противоестественно. И если мы встретимся с теми, для кого это нормально, такая встреча для нас плохо кончится.
– И что вы предлагаете? Отказаться от гуманизма? Заново создать армию, построить боевой космический флот, ввести воинскую повинность, а для воспитания будущих солдат играть в интернатах в военные игры?
Они не понимают, подумал Сикорски, хуже того, не хотят понять одну простую вещь. Зеркало наше оказалось с изъяном. Амальгама на нём нестойкая: она осыпалась от лёгкого нагрева солнечными лучами, и вместо того, чтобы отражать падающий свет, зеркало стало пропускать его беспрепятственно, словно простое оконное стекло.
