— Означает ли это, что ты не собираешься защищать ее?
— Я должен поразмыслить об этом.
— Но ты сказал…
— Я знаю. Извини, но я должен бежать.
Казалось, телефонная трубка весила добрый центнер, когда он опустил ее на рычаг. Он подошел к окну в кухне и уставился на залив Бискейн,[2]наблюдая в тишине за тем, как теплый юго-восточный бриз гонит к берегу бесконечную череду волн, с негромким плеском накатывающихся на волнорез. Они не олицетворяли собой всесокрушающую мощь природы, не представляли зрелище, способное вселить в душу страх и трепет. Но они были вечными в своей бесконечности, неустанными и непрекращающимися, подобно эмоциям, которые бурлили в душе Джека.
Перед его мысленным взором вдруг возникла следующая картина. Джек — преисполненный гордости молодой отец, стоит в детской комнате больницы и держит на руках ребенка. Он улыбается во весь рот и наблюдает за тем, как к нему приближается врач с серьезным выражением лица, и тогда улыбка Джека увядает. Совершенно очевидно, что врач явился не с добрыми новостями, и Джек откуда-то знает: врач собирается сказать ему, что ребенок страдает глухотой. Внезапно картина меняется. Джек больше не молодой отец, он превратился в маленького мальчика, которого держит на руках другой мужчина. Этот мужчина в больнице — отец Джека, молодой Гарри Суайтек, и каким-то чудесным образом этот крошечный сонный новорожденный Джек слышит и понимает, а доктор кладет руку на плечо Гарри Суайтека и мягко произносит: «Мне очень жаль, мистер Суайтек. Мы сделали все возможное, но не смогли спасти вашу супругу». Джеку показалось, что он падает, когда его отец рухнул на стул, ощутил, как крупная дрожь сотрясает его тело, когда он осознал всю тяжесть и ужас случившегося, почувствовал, как руки молодого вдовца крепче обняли его, словно намереваясь никогда не отпускать от себя своего ребенка. Гарри что-то говорил, голос его звучал приглушенно, он уткнулся лицом в хлопчатобумажное одеяло, в которое закутан его сын. В словах звучали одновременно и любовь, и ярость, ярость горькая и бесконечная. Мысленно Джек по-прежнему видел себя закутанным в одеяло, и только годы летели мимо. Его отец продолжал говорить, похоже, он не понимал, что мальчик взрослеет, он все еще был убежден, что сын ничего не слышит. Джек не знает, в какой именно момент это случилось, но врач вернулся. Он старался не смотреть в глаза Джеку или его отцу, словно не мог решить, кому из них он должен сообщить неприятное известие.
— Мальчик страдает глухотой, — проговорил врач, и Гарри вздрогнул от сдерживаемых рыданий, а Джеку было мучительно больно сознавать, что пройдет почти тридцать лет, прежде чем к нему вернется слух и он сможет понять, что говорит ему отец.
Джек отошел от окна, пытаясь избавиться от ложных воспоминаний, хотя это совсем не воспоминания, а причиняющие боль картины прошлого, которое никак не оставит его в покое, — прошлого, разобраться в котором он так себе никогда и не позволил. И оттого, что он узнал о существовании собственного сына, ему не стало легче.
Или все-таки он испытал облегчение?
Потянувшись за телефонной трубкой, он внезапно вновь ощутил себя адвокатом. Он набрал номер коммутатора отеля «Интер-континенталь», изменил голос и сказал оператору:
— Я хотел бы поговорить с одной вашей гостьей, если можно. Ее зовут Линдси Харт. Дело срочное.
Глава пятая
Джек встретился с ней в своем офисе, лицом к лицу. Ему необходимо было решить, насколько он может доверять Линдси, а по телефону этого не сделаешь.
— Почему вы не сказали мне, что мальчик глухой?
Его обвиняющий тон заставил Линдси вздрогнуть и замереть, но ответила она спокойным голосом.
— Он родился таким. Я думала, вы знаете.
— Пожалуйста, не лгите мне.
— Это святая правда.
Джек задумался над ее словами, но при этом не упускал из виду язык тела. Она еще сильнее сжала губы.
— Я вам не верю, — заявил он.
— Для чего мне лгать вам в таких вещах?
— Мне известно лишь, что после того как я прочел отчет Службы криминальных расследований о следствии по делу, я позвонил вам и сказал, что меня беспокоят показания судебно-медицинского эксперта относительно времени наступления смерти. Я не мог взять в толк, почему, если, как предполагается, вы стреляли из пистолета в собственном доме около пяти часов утра, в деле отсутствовали свидетельские показания вашего сына и он вообще не упоминался. Мне казалось невозможным, чтобы он не слышал стрельбы в соседней комнате.
— И я согласилась с вами.
— Но вы опустили ключевой факт.
— Он не слышит, Джек. Это не превращает его в неодушевленный предмет. Он способен чувствовать и осязать происходящее.
— Итак, когда я позвонил вам и заявил, что в отчете о следствии по делу есть огромный пробел, вы решили, будто я имею в виду именно это — то что ваш сын должен был ощутить выстрел в соседней комнате?
— Грохот захлопнувшейся двери, звук шагов стрелявшего человека, в панике мечущегося по комнате. Все эти движения вызывают вполне определенные ощущения.
— Пожалуйста, просто ответьте на мой вопрос. Вы действительно решили, что я говорю именно об этом?
Джеку не доставляло удовольствия вот так давить на нее. Но если и существовало что-то, с чем он не мог справиться, так это клиент, который лжет своему адвокату.
— Нет, — наконец ответила она. — Я точно знала, о чем вы думаете. Вы исходили из предположения, что он должен был слышать выстрел.
— Вы знали это. Тем не менее, вы позволили мне сломя голову броситься в прокуратуру округа с утверждением, что Линдси Харт не могла застрелить своего супруга так, чтобы мальчик этого не услышал.
— Я не знала, что вы собирались разговаривать с прокурором. Вы сказали, что вам нужно время, чтобы все обдумать, что вы сообщите мне, если решите взяться за это дело.
— Получается, вы сочли допустимым ввести меня в заблуждение, при условии что это останется между нами?
Она опустила глаза и прошептала:
— У меня было такое чувство, словно я и так взваливаю на вас непомерный груз, даже не упоминая о том, что он не слышит.
Линдси Харт казалась искренней, но ее губы снова сжались характерным образом.
— Я не уверен, что это все объясняет, — заметил Джек.
Она заговорила негромким, спокойным голосом, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза.
— Вы должны понять. Когда вы прочли отчет о ходе следствия и позвонили мне, вы были так уверены в том, что время смерти свидетельствует о моей невиновности. Я… Я не могла своими руками разрушить то единственное, что работало на меня. Просто не могла.
