Джон с насмешливым видом отвесил судье поклон.
– Вы познакомитесь со мной, когда ваши дерзкие и скабрезные манеры станут получше, сэр.
Джон сделал резкое движение и выпрямился, услышав низкий, чуть хрипловатый голос, несомненно, принадлежавший женщине. Фигура, закутанная в плащ, бесшумно появилась из соседней комнаты и предстала в трепетном свете камина. Эта женщина отличалась столь редкостной плавностью движений и совершенной красотой, что Джон Гилберт тотчас же понял, почему король так настойчиво добивался леди, несмотря на ее явную холодность.
Сэр Сэмюел поцеловал дочь.
– Не волнуйся, Анна. Через несколько недель, а возможно, и дней я вернусь. Я сейчас же поеду к твоему дяде епископу. Он нам поможет. А теперь ты должна ехать с мастером Гилбертом. Мы обо всем договорились. Он знает, что делать.
– Но, отец…
Сэр Сэмюел заставил дочь замолчать, нежно коснувшись пальцем ее щеки. Анна посмотрела на Джона, и, чтобы скрыть замешательство, он снова отвесил поклон, еще более изысканный и преувеличенно учтивый.
Он воображал ее столь решительной блюстительницей собственной добродетели с лицом, хранящим все признаки лицемерия и ханжества, что теперь, когда он увидел девушку, голова у него пошла кругом. Ослепительные каштановые кудри выбивались из-под капюшона бархатного дорожного плаща, в свете камина обрамляя ее нежное лицо, словно ореол. Джон судорожно сглотнул и вспомнил строчку из стихов Джона Донна: «И эта маленькая келья со мной повсюду».
Все же он был еще способен крепко держать себя в руках. О, плоть человеческая слаба и постоянно борется с рассудком. Полено выпало из камина на решетку, затрещало, и искры заплясали в воздухе.
Девушка шагнула к сэру Сэмюелю.
– Уверена, что мастер Гилберт знает, что надо делать, отец, но знает ли он, чего не надо делать?
Леди Анна Гаскойн не могла поверить, что этот мужчина, чьи, несомненно, красивые черты, а также безупречно тонкие усики и длинные вьющиеся темные волосы не соответствовали его грубому ремеслу, был тем самым, о котором девицы в тавернах и дамы при дворе пели непристойные куплеты и кого называли Джентльменом Джонни, тем самым, который слыл любовником самой Нелл Гвин. Анна вспыхнула, потому что на ум ей пришли скабрезные песенки, воспевавшие главным образом его мужские достоинства. На поясе у нее висел кинжал итальянской работы, и она крепко сжала его рукоять и распахнула плащ, чтобы Джон мог его увидеть.
– Сэр, я без колебания пущу его в ход, если у вас хватит дерзости помыслить обо мне как о подходящей жертве ваших мужских подвигов.
Эти слова прозвучали глупой бравадой, и Анна пожалела о том, что они вырвались у нее.
Джон слегка наклонил голову. Лицо его было серьезно.
– Я не сделал бы ничего, миледи, что могло бы нанести ущерб вашей восхитительной скромности. Многие женщины оказывают мне честь и готовы довериться моей нежной заботе.
Он возложил руку на эфес шпаги, показав при этом мускулистую и жилистую ногу красивой формы.
– Клянусь всем самым дорогим для меня, что ваше целомудрие останется при вас, как вы сами того пожелаете.
Но его оценивающий взгляд и скрытый сарказм его слов не успокоили Анну. Ее охватил ужас при мысли о том, что она должна провести довольно значительное время с этим опасным человеком, способным воспользоваться ее женской слабостью.
Через несколько минут у входа в гостиницу отец поцеловал Анну в щеку и помог ей сесть в седло. На одно мгновение она прильнула к его спасительной руке, памятуя, что ребенком всегда прибегала к его защите. Он поднял на нее встревоженный взгляд, но она через силу улыбнулась и выпрямилась в седле.
Джон поклонился судье.
– Я восхищаюсь вами, сэр, хотя вы заключили со мной странную сделку. Мне больно вам это говорить, но, боюсь, у вас нет ни малейшего шанса на успех против короля и его сводника. Многие будут судачить о том, что вы помогли мне бежать.
– Это моя забота.
– В таком случае как вам будет угодно.
Джон вскочил в седло позади леди Анны, взял в руки поводья и пустил коня галопом.
Внезапно она почувствовала его руки на своей талии. Его ноги прижимались к ней, а его теплое влажное дыхание омывало ее шею.
Сидя за ее спиной, Джон удивился охватившему его возбуждению и приписал его тому, что ощущение вновь обретенной жизни нахлынуло на него и радость заструилась по его жилам, а возможно, виной тому было и то, что за обедом он осушил полбутылки вина. Разумеется, дело не в этой набожной бабенке, сбежавшей от своего законного короля лишь для того, чтобы спасти свою невинность, которую в этом королевстве никто не ценит. Да и сам он мог похвастаться тем, что лишил многих девиц этого атрибута, на что они шли с охотой и по доброй воле. Может ли быть так, что эта Анна Гаскойн совсем не хочет мужчину? Нет, не может. Уж кому об этом знать, как не Джону. С ней было бы приятно покувыркаться. Пусть даже это стоило бы ему жизни.
Но стоит ли обрести то, что она столь свято хранит, и утратить надежду на новую жизнь в колониях?
Он решительно покачал головой и свернул с дороги на узкую лесную тропу. Если эта женщина способна заставить забыть о священной клятве и вызывает другие греховные мысли, ее следует опасаться. Сэр Сэмюел прав. Джону Гилберту нечего терять в жизни, незаконнорожденный, бастард, у него нет ни родителей, ни наследства, ни имени. Бастарда ждет вечное одиночество, и он должен помнить об этом.
Анна почувствовала, как он подался в седле вперед, и попыталась уклониться, но внутренняя сторона его бедер напряглась, и она оказалась зажатой, словно в тиски, и с минуту размышляла, не была ли эта близость еще более опасной, чем та, от которой она бежала.
В это время в комнате на втором этаже гостиницы сэр Сэмюел извлек свою шпагу из очистительного огня камина и вонзил в мякоть своей левой руки. Содрогнувшись от боли, он обернул кровоточащую конечность чистым платком. Теперь настал черед королевских магистратов рассуждать о том, каким образом Джон Гилберт отвоевал свой путь к свободе, так и не рассказав, где находятся его сокровища.
Глава 3
В лесном лагере
В каком-то отношении это было по-настоящему приятным. Анна, утомленная двумя днями ужаса и ночной езды, сонно откинулась на грудь Джона Гилберта. Она и представить себе не могла, что столь неподатливое и твердое человеческое тело может дать такое утешение и ощущение защищенности. Анна не могла поверить, что соприкосновение с этим человеком, которого ей следовало бы презирать, могло даровать силу и укрепляющую ее собственную уверенность.
Опыт жизни при дворе не подготовил ее к пониманию людей вроде Джона Гилберта, человека, который только что казался лишенным всяких чувств и вдруг, что было необычным и странным, явил собою личность, способную проявить мужество без показухи, не размахивая мечом и не хвастаясь. Ее отец заметил это его качество и поверил ему, иначе он ни за что не отдал бы ее на попечение этому разбойнику.
