Верити окинула взглядом толпу на площади и поняла, что идти ей больше некуда. Не к этим же людям, которые насмехались, издевались над ней, оскорбляли ее. Лорд Харкнесс по крайней мере ничего такого не делал.
Она пойдет с ним. Пока.
Как только толпа расступилась перед ними, точно так же, как до того расступалась перед ним, послышались шепотки.
– ... Лорд Хартлесс...
– Ай, бедняжка.
– Что с ней будет?
– Как долго она будет...
– Лорд Хартлесс...
– ... и ее тоже?
– Ты думаешь, он...
– Бедняжка, она...
– ... еще одна жертва?
– Да поможет ей Бог.
Потрясенная едва слышным шепотом и хмурыми взглядами, Верити так сжала руки, что ногти больно вонзились в ладони. Боже милостивый, что с ней будет? Решив не показывать толпе свой страх, Верити высоко подняла голову и последовала за высоким, широко шагающим мужчиной. Тем не менее, несмотря на внешнее спокойствие, она шла через площадь так, как будто ее на позорной повозке везли к виселице. Она не раздумывала, насколько близко к истине мог быть такой конец.
Ужасные разрозненные образы заполонили ее сознание, полузабытые шепоты из детства, такие же непонятные сейчас, как и тогда, но пугающие секреты прошлого века, о которых не распространялись: клуб адского пламени, маркиз де Сад, белое рабство.
Неужели ее ожидает такая судьба? Неужели она станет жертвой прихотей этого темного незнакомца, будет у него под рукой для его чудовищных деяний? Он станет мучить ее или, быть может, даже убьет?
По каким-то непонятным причинам – гордость? упрямство?– Верити не хотела умирать. Несмотря на то что у нее не было ничего, ради чего стоило бы жить, она хотела жить.
Решительно подняв голову, Верити прошла следом за лордом Харкнессом к простому, неприметному черному экипажу, ожидавшему на соседней улице, к счастью, невидимому толпе на рыночной площади. Кучер в белых кожаных – бриджах, полосатом жилете и темном жакете держал головы лошадей, пока лакей открывал дверцу кареты.
Лорд Харкнесс снова предложил Верити руку, чтобы помочь подняться в экипаж, но она не обратила на него внимания, и он отошел в сторону поговорить с кучером. Когда лакей, крепкий рыжеволосый парень с открытым приветливым лицом, подал ей руку, она не колеблясь приняла его помощь.
Внутри карета была отделана со вкусом, без крикливых украшений. Сиденья и стенки были обиты стеганым синим бархатом, детали – латунные и из красного дерева. Удобство ее было блаженством по сравнению с бедным экипажем, нанятым Гилбертом для поездки в Корнуолл.
Однако Верити и не думала расслабляться. Она не собиралась забывать о том, что происходит.
Карета начала слегка покачиваться. Наверное, слуга принялся разгружать ее багажник. Верити молилась, чтобы ее сундук не повредили, потому что в нем находилось все, что у нее было. Теперь она поняла, почему Гилберт велел ей так тщательно собраться: он знал, что она из этой поездки не вернется.
Дверца кареты распахнулась, и показалась голова молодого лакея.
– Извините, мэм, – сказал он, – но мы вынуждены были выгрузить эти бурдюки с вином, чтобы поставить ваш сундук. Нам ничего не остается, кроме как запихнуть их сюда. – И он начал расставлять деревянные ящики на противоположном сиденье.
Боже милостивый, неужели лорд Харкнесс еще и пьяница? Отец Верити редко выпивал больше одного стакана вина за едой. Трех бурдюков ему хватило бы на год. За какое время лорд Харкнесс выпьет все это вино? И придется ли ей каким-то образом участвовать в его пьяных оргиях?
Предмет ее размышлений запрыгнул в карету, сел рядом и закрыл за собой дверцу. Его бедро слегка задело бедро Верити, и она дернулась, как будто обожглась. Отодвинувшись как можно дальше, Верити прижалась к боковой стенке кареты и устремила взгляд в окно, изучая видневшуюся за стеклом обычную гранитную стену.
– Вам... удобно? – спросил лорд Харкнесс.
Верити кивнула, не оборачиваясь и не глядя на него.
– До Пендургана отсюда меньше пяти миль, – продолжал он тоном, в котором чувствовалась неловкость. – Мы будем на месте примерно через сорок пять минут.
Пендурган. Даже название устрашающее. Она ехала в место, которое называется Пендурган, с человеком по прозвищу Хартлесс. Да поможет ей Господь.
Карета качнулась и тронулась с места. Верити положилась на судьбу.
Глава 2
Джеймс барабанил пальцами по оконной раме кареты. Он никогда в жизни не чувствовал себя так глупо. Он только что купил молодую женщину. Какого дьявола ему теперь с ней делать? Что на него нашло? Почему он сделал этот поспешный, необдуманный шаг? Ему следовало предвидеть последствия. Он должен был держаться подальше от всего этого и уйти с рыночной площади не задумываясь. Видит Бог, Джеймс не имеет права привозить молодую женщину к себе в дом. Нельзя было этого делать после всего, что случилось. А он еще подписал бумагу, принимая на себя полную ответственность за эту женщину. Как он мог сделать такую глупость?
Как он должен объяснять все это своим домашним? Не может же он показывать ее, как новую скаковую лошадь, или передать в распоряжение миссис Трегелли, как помощницу кухарки. Будь все проклято, он хотел бы, чтобы она оказалась грязной проституткой, которую можно было бы отправить в буфетную и забыть. Но незнакомка явно принадлежала к его классу, по меньшей мере была из мелкопоместных дворян. С ней надо было как-то общаться.
Ко всему прочему надо считаться с Агнес. Как он объяснит ей появление этой женщины в доме?
К утру все от Лискирда до Труро уже будут знать эту историю, и каждый сделает свои выводы о планах Джеймса относительно незнакомки, купленной на аукционе. И не надо большого ума, чтобы догадаться, что это будут за выводы. Черт побери! Опять он окажется в центре скандала.
Джеймс посмотрел на женщину, но она сидела отвернувшись, плотно прижавшись к дверце. Она, несомненно, избегала малейшего прикосновения к своему новому... Кем он для нее был? Владельцем? Но она не была его рабыней. Работодателем? Она не была его прислугой. Мужем? Конечно, нет.
Так кем же она ему была, черт бы ее побрал? И что ему с ней делать?
Она на него даже не смотрела. Он знал бы, что делать, если бы она была хрупким созданием, рыдающим и надеющимся на то, что он ее спасет, если бы она прижималась к нему, своему спасителю, пережив такое чудовищное публичное унижение. Он не был бы против, если бы она прижалась к нему. Он вспомнил ее высокую грудь, которую продемонстрировал Моуди. Но незнакомка не прижималась к нему. Не рыдала и не падала в обморок. Она не возмущалась и не кричала о несправедливости того, что с ней произошло.
Она ничего такого не делала, и, черт побери, он не знал, как себя вести.
