Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
— Он же мне не помогал! Я все одна.
Она возмущалась совершенно искренне. Потом погладила меня по голове.
— Но я на него не в претензии. Он у меня молодец. У него просто было очень много дел.
— Много-много дел, — согласился Павел Михайлович.
— Ему досталось в последние дни.
— Досталось, — понимающе вздохнула Мальвина.
Я не заметил, как машина завернула в какой-то дворик.
— Уже приехали? — удивился я. — Быстро.
— Здесь недалеко.
Павел Михайлович вышел из машины, помог Мальвине:
— Есть не хотите, Мариночка?
Мальвина отрицательно покачала головой.
Павел Михайлович открыл дверь ключом, и мы очутились в просторном, совершенно пустом холле.
— Сюда, — Павел Михайлович показал на низенькую дверь в углу холла.
— Здравствуйте, здравствуйте! — встречал нас полный седой мужчина в роговых очках.
Его большие добрые глаза блестели. Он подал руку. Ладонь у него была большая и мягкая.
— Как долетели? Не проголодались? — Он говорил по-русски с небольшим акцентом.
— Это Ромеру, — представил его Павел Михайлович.
— Наш большой друг.
— Вы хорошо говорите по-русски, — не удержалась от комплимента Мальвина.
— Я много лет прожил в Москве, сначала учился, потом работал.
— Ромеру — совсем москвич, — Павел Михайлович держал Ромеру за руку. — Даже за «Торпедо» болеет. Не за «Динамо», не за ЦСКА, а за «Торпедо».
— «Торпедо» — это рабочий класс, — твердо и спокойно отпарировал Ромеру.
— А другие не рабочий класс! — проворчал Павел Михайлович.
— Ладно, ладно, — примирительно махнул рукой Ромеру. — Прошу к столу.
«Интересно, из какого ведомства этот Павел Михайлович, — размышлял я — Из нашего? Я бы его знал. Из ЦК партии? Скорее всего».
Такого пестрого стола я отродясь не видел: горки крупно порезанных папай, бананы, какие-то незнакомые фрукты, на большой тарелке куски дымящегося мяса, совсем по-русски поджаренная картошка, в центре большая бутылка «Абсолюта», бутылки с вином и водой.
— Мариночке вина или немного водки? — Павел Михайлович приготовился разливать водку в большие фужеры.
— Водки, только очень-очень немного, — Мальвина села и с любопытством рассматривала стол.
«Чем крупнее посуда, тем лучше, — подумал я. — Прилично будет не пить до конца». Я чувствовал себя совершенно разбитым, меньше всего мне хотелось попасть на бесшабашную пьянку.
Ромеру вытащил откуда-то маленькие разноцветные рюмки, и Павел Михайлович, отставив фужеры, начал разливать водку по рюмкам.
Ромеру поднял рюмку:
— С приездом!
Я отпил половину и краем глаза посмотрел на остальных: Павел Михайлович и Ромеру выпили и того меньше, Мальвина только пригубила.
Не успел я доесть кусок папайи, как Павел Михайлович снова поднял рюмку:
— За нашу замечательную пару: Евгения Николаевича и Марину.
И снова выпили.
— Как там в Москве? — обратился Ромеру к Павлу Михайловичу.
Тот махнул рукой:
— И не спрашивай! Хуже не придумаешь. Снесли памятник Дзержинскому. Варвары.
Потом он посмотрел на часы и долил рюмки:
— Выпьем за наше дело. За наше правое дело.
Голос его стал торжественным:
— Нам очень приятно, что Евгений Николаевич присоединился к нам в столь ответственное время.
«К чему это, интересно, я присоединился?» — подумал я.
Павел Михайлович продолжал:
— Сейчас тяжелое время, но оно должно было наступить. Отход от марксизма дорого обошелся нашей стране. Мы в глубоком кризисе; унижение и разруха — вот результаты, которые предвидели настоящие марксисты.
Предупреждал Ленин. Предупреждал Сталин. Правый уклон неизбежно приводит к капитулянтству перед капиталом и дальше к национальной катастрофе. — Он наклонился ко мне. — Вы только не думайте, Евгений Николаевич, что я заскорузлый сталинист, консерватор. Ни в коем случае. Я просто марксист. Марксист не по партбилету, не для спецмагазина, а по убеждению. Таких у нас немного. Разве Брежнев и Суслов были марксистами? Только честно. Были? Нет.
— Да, пожалуй, нет, — согласился я.
Голова у меня кружилась. Наступило такое состояние, когда внутреннее «я» не поспевало за языком. Такое со мной бывало, когда я очень уставал.
Павел Михайлович продолжал:
— Неужели вся героика двадцатых годов — это ошибка? Неужели все комиссары — мерзавцы, а белые офицеры — герои? Ведь погибали люди не за жиреющих буржуев, не за плюющих на свой народ аристократов! Погибали за свободу. За счастливую жизнь. За человеческое существование. Вон французы до сих пор поют «Марсельезу»: «Пусть нечистая кровь оросит наши борозды». А у нас есть подонки, которым не терпится выдать нечистую кровь за чистую. Смеются над «Интернационалом», под музыку которого хоронили их отцов и дедов. Разве это не самая низшая степень деградации?!
Вмешался Ромеру:
— Ничего страшного. Во Франции три раза была реставрация, пока все ни встало на места. Людям нужно время. Вот когда через пару годков спохватятся — поймут.
— Верно, поймут, — согласился Павел Михайлович.
Он налил рюмки:
— За революцию! За Великую Октябрьскую социалистическую революцию!
Выпили все. Даже Мальвина. Павел Михайлович не останавливался:
— До тех пор, пока есть богатые и бедные, бедные всегда хотят жить как богатые, а когда богатые наглеют — а нувориши всегда наглеют — тогда бедные берутся за оружие. И они возьмутся. И позовут нас.
Ромеру выбрал кусок папайи и подал Мальвине. Потом выбрал другой и протянул мне. Павел Михайлович продолжал:
— У нас есть люди. У нас есть деньги. У нас есть опыт. У нас есть терпение. Мы непобедимы.
— Опыт — это очень важно, — вступил Ромеру. — Важно не повторить ошибок. А они были.
— Ошибок не было, — строго обрезал Павел Михайлович. — В истории не бывает ошибок. Бывает только неизбежная череда событий.
Ромеру положил руку на плечо Мальвины.
— Не надо спорить. Девочка уже почти спит. Тем более, что они такого же мнения, что и мы.
— Верно, — согласился Павел Михайлович. — Евгений Николаевич честный человек.
«Честный человек» очень хотел спать.
Павел Михайлович посмотрел на часы:
— Мне скоро ехать.
Он повернулся ко мне:
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
