– Объясните мне. Вы когда-нибудь слышали, чтобы двое животных в конце репродуктивного периода месяцами воздерживались от секса?
– Надо подумать. Да, один подвид морских раков не размножается в условиях высокой концентрации сточных вод, – сказал Колумб.
– И это все? – спросил я.
– Все, – ответил он. – Ну, разумеется, еще священники и монахини.
– Я уверен, Руфь – полноценная самка, – вмешался Бисмарк. – После того вчерашнего разговора об Американском союзе гражданских свобод я унюхал, что у нее под юбкой. От нее на милю разит гормонами. Я думаю, у Айры просто атрофированы железы.
Роза скорчила гримасу:
– Если бы. Я как-то ночью оказалась у него в спальне, так он в меня кинул салфеткой, полной спермы. Бррр. Спасибо, хоть свернул аккуратно.
Я представил себе эту картину и мое сердце учащенно забилось.
Клаузевиц выплюнул полную пасть углеводов.
– Во всем ее внешность виновата. Он никогда ее не захочет.
– Людям нравится, как они сами выглядят. Они даже фотографируются, – сказал Рейд.
– Так и слизнякам тоже нравится, как они выглядят, – заметил Колумб. – Правда, видят они неважно. – Вот – это и называется естественный отбор, – сказал Бисмарк.
И они с Суфуром дружески хлопнули друг друга усами.
Следующие недели были душераздирающими. Каждый невинный жест приводил меня на грань нервного срыва. А в понедельник, в 11.35 вечера, зазвонил телефон. В одиннадцать Айра в последний раз обошел квартиру, развесил одежду, завел часы, почистил обувь и принял душ. В 11.20 он откинул с безупречно заправленной постели покрывало и лег. Он возобновил этот ритуал недавно и отклонялся на несколько минут, не больше.
Он сонно снял трубку:
– Алло. Руфь?.. А?.. Давай сначала. Ты потеряла ключи?.. В такси?.. Как зовут водителя?.. А может, раньше?.. А ты искала?.. Как ты попала в дом?.. Консьерж еще не лег?.. Ох, боже мой, он теперь до самого Рождества не успокоится.
Я вскарабкался на тумбочку послушать, что говорит Руфь.
– Я хожу по квартире, ищу следы – может, тут кто-то был. Я умру, если он копался в моих вещах.
Такой возбужденной и визгливой я ее ни разу не слышал. Но так ли уж она расстроена?
– Прости меня, Айра, я никак остановиться не могу. Я так нервничаю. Тебе, наверное, спать надо?
«Для нас всех так было бы лучше», – подумал я, оглядывая тумбочку. Я искал что-нибудь тяжелое, чтобы свалить ему на голову.
– Не глупи, – сказал Айра. – Что ты будешь делать?
– Я хочу остаться здесь, но точно не смогу заснуть.
– А валиум у тебя есть?
– Я не хочу снотворного. А вдруг кто войдет, какой-нибудь психопат или насильник? Ой, я не знаю, Айра, я совсем расстроилась.
Айра нашарил на тумбочке очки и посмотрел на часы.
– Тебе есть где сегодня переночевать? А утром поменяешь замок.
– Да толком негде. Я никому не могу позвонить, поздно уже. Прости, что тебя тревожу в такое время. Я ни за что бы не стала, просто очень испугалась. От каждого шороха подскакиваю.
Бисмарк влез ко мне на тумбочку. Айра оперся на локоть.
– Диктуй адрес, я сейчас приеду.
Руфь замялась, потом сказала:
– Очень мило с твоей стороны, но я больше не могу здесь оставаться. Мне нужно выйти.
– Но куда?
– Не знаю… просто выйти…
В ту же секунду она получила приглашение. Бисмарк поник головой. Он не злорадствовал – ему суждено было страдать вместе с остальными.
Руфь, должно быть, звонила прямо из подъезда, уже в пальто и с сумкой, потому что явилась на удивление быстро. Айра едва успел еще раз почистить зубы, когда раздался звонок. Она вошла, уронила сумку на пол с видом несчастным и беспомощным. И если при этом внутри звякнули не ключи, значит, она таскала с собой коллекцию металлолома. Глаза ее наполнились слезами, она склонила голову Айре на грудь, обхватила его руками. Массивные груди прижались к его желудку. Его ноздрей достигло облако духов.
Три недели спустя она переехала к нам.
– Надеюсь, теперь ты доволен, – сказала Джулия Чайлд Бисмарку.
Террор
Прошло две недели. Как-то мы с Бисмарком весь день провели на разведке в книжном шкафу. Хотя в нашем рационе еще не произошло радикальных перемен, мы предполагали, что однажды наступит день, когда придется обходиться запасами библиотечного клея. Но открытие нас потрясло: все пастбища жестоко сожраны расплодившейся колонией. Целая библиотека фактически обесценилась – множество старых Айриных томов Руфь заменила новенькими, с несъедобным синтетическим клеем космической эры.
– Давай в другой раз, – предложил я. Когда мы спускались с полки, из корешка «По ту сторону принципа удовольствия» выполз Рейд, его тергиты и стерниты проскрежетали по ломкому капталу.
– Танатос! – провозгласил он.
Когда Руфь переехала к нам, Рейд вернулся на полку, отчаянно пытаясь понять человеческое племя. И хотя библейская ноша изматывала меня, Рейда угнетало бремя знания еще более ужасного.
Мы с Бисмарком досадливо переглянулись: мы были не в настроении для замысловатых оправданий человеческого поведения.
Рейд спрыгнул на полку и преградил нам путь.
– Тяга к смерти. Правда! От этого у меня в детстве была такая изжога.
– Тяга к смерти – стоять на полке при свете дня, – сказал я.
Глаза Рейда сверкали.
– Эта женщина, эта самка, вы ее видели? Находчивая, умная, превосходный манипулятор. А ее гигантские железы вы видели? Хо-хо! Будь я на пару лет моложе…
– Тебе всего шесть месяцев, – перебил его Бисмарк.
Рейд продолжал:
– И что она знает о самце, которого избрала? Что его последняя пассия вела себя как «черная вдова». Что во время кризиса он слабеет и становится легкой добычей для болезней. Если их гены перемешаются, ее род обречен на гибель. Зачем она это делает? Фрейд обнаружил у индивидуума тягу к смерти. Я думаю, это распространяется на вид целиком.
Бисмарк кивнул.
– Я всегда так и думал. Психиатры, неонатологи, трансплантологи, социальные работники, демократы – все они ценятся за то, что помогают размножаться особям, сводящим к нулю шансы на выживание целого вида.
– Получается, лишь некомпетентность этих профессионалов и сохраняет вид, – сказал я.
– Так и есть, – ответил Рейд, по корешку Малиновского спускаясь на нижнюю полку. – Танатос некомпетентен или его вообще нет…
Этот разговор крутился у меня в голове, когда я вернулся на кухню. Я осторожно подглядывал за Руфью. Она вошла, сняла жакет. Строгая юбка обтягивала ее толстые и крепкие ноги, ее широкие бедра, идеальные для хранения оотеки. Слой жира по всему телу, даже на коленях и шее, дает ей шанс выжить во время непродолжительного голода и холода. И несмотря на все это, она считалась непривлекательной самкой.
