Она могла поделиться только с Другом… Бедняга, он оказался между двух огней. Но Настя чувствовала, что он больше на ее стороне. Он стал отвлекать ее историей о Люське. Как раз вошел Арчи с перевязанной уже рукой. Он сел у зеркала — бледный, с грустными темными глазами. А Настя засмеялась — Люська нашла себе богача. Владельца куриной фермы. Она пригласила Друга на обед и продемонстрировала содержимое холодильника — в морозилке лежало шесть кур, на полках куриные ноги и шесть коробок, по десять в каждой, яиц. Настя смеялась, Арчи — бледнел. Она попрощалась с Другом и закрыла глаза.
— Зайчик, ну давай же поговорим. Не будь такой жестокой. Скажи мне, что я должен сделать, как измениться?
Настя лежала на кровати, поджав под себя ноги. «Зачем, зачем все это? Он мне не нужен — она взглянула на него — опять не бритый, в футболке с кругами пота под мышками, с черным почти ободком у шеи… Ему никогда не придет в голову бросить в стиральную машину свое грязное, вонючее белье. Свои трусы с пятнами кала на отвисшем заду или «семейные», в которых, даже когда они надеты под узкими джинсами, впечатление, что у него мошоночная грыжа!» Настя чуть не взвизгнула. А Арчи все сидел, раздвинув ноги, в протертых на «мошоночной грыже» джинсах. «Если бы я его любила, я бы ничего, ничего этого не замечала. А я ненавижу…»
— Я ненавижу тебя! Ненавижу! — закричала она ему.
Арчи вскочил и бросился на нее. Упираясь коленом Насте в грудь, придерживая ее руки своей левой, еще пахнущей паленым — «кур в венском пансионе еврейские женщины опаливали над газовыми плитами…» — промелькнуло в голове у Насти, — Арчи достал из тумбочки пистолет. Настя вместе с ним ходила покупать этот черненький небольшой пистолетик. На Ла Брея-авеню около Мелроуз. Только водительские права у него и спросили. Арчи приставил дуло к Настиному виску, а она все продолжала повторять, придушенным теперь голосом: «Ненавижу тебя, ненавижу!» Она очень близко видела лицо Арчи, его расширяющиеся зрачки.
— Я убью тебя сейчас, если ты не заткнешься!
— Ну и убивай! Я тебя все равно ненавижу! Все равно!
Она не только не заткнулась, а стала еще громче орать. Может, этот ее крик и привел Арчи в себя. Он встал и высыпал бесшумно упавшие на карпет[19]пули из магазина.
Настя уже была в комнате. Она схватила сумку и туфли. Протянула руку за ключами от «Олдсмобиля» — на столике, у дверей, где всегда, всегда они лежали, их не было. «Скотина!» — она отперла дверь и побежала не надевая туфель.
Арчи походил по квартире минут десять, думая, что сейчас она вернется. Но Настя не возвращалась, и он позвонил Другу.
— Как ушла? Я же с ней только что разговаривал.
— Вот не знаю, что ты ей сказал, только она взбесилась и свалила.
— На машине?
— Не-а, я ключи спрятал.
— Ну и мудила же ты! Еб твою душу мать! Езжай ее искать.
— Ничего с ней не будет, вернется…
Друг недослушал его — «Выезжай мне навстречу. Я тоже выеду. Это же не Москва!»
Настя надела туфли на Мелроуз и Россмор, переходящей в Вайн-стрит. Она перестала бежать и шла в сторону Ферфакс-авеню. По Мелроуз и днем-то никто не ходил, не то что в половине второго ночи. Хотя нет, очень часто Настя видела старика с коляской из «Надежного Пути». Старик из-под автомобиля — он весь был будто облит машинным маслом. И все время катил куда-то свою коляску, наполненную доверху мерзким хламом. А может, он не был стариком…
«Надо было убить его тогда, этим же пистолетом…» Тогда — это во время поездки в безлюдный каньон, куда Арчи с Настей и еще двое помешанных на оружии ездили стрелять. По бутылкам.
Они ехали в низком «Кадиллаке», как на подлодке, а мимо проплывала деревня. В отличие от советской, в той на каждом углу крутились эмблемы-шары Мобилей, улыбался толстый мальчик с гамбургером в руке — эмблема «Big Boy», поблескивал Линкольн на монетке — «Copper Penny». Настя тогда подумала, что у советского человека от этих названий слюни бы потекли и глаза бы подернулись мечтательной поволокой. А на самом деле «Большой Мальчик» был омерзительным кофи-шопом, где старухи в буклях расплачивались за fish and chips[20]купонами. В «Медном Гроше» воняло печенкой — speciality of the house[21].
Мужики стреляли по привезенным с собой пустым бутылкам. Когда кто-то бежал менять уже разбитые, дула опускали вниз. Арчи предложил Насте пострелять. Из небольшого черного пистолета отдача в плечо не была такой сильной, как из страшного, с деревянной ручкой. «Вот и надо было выстрелить. Только не в бутылку, а в него. Выучила бы английский в тюрьме. В биографии значилось бы — в семнадцать лет она убила мужа». Настя перечисляла причины, из-за которых Арчи не заслуживал жить. Приплюсовала и то, что, когда он первый раз поцеловал ее письку, умудрился спросить, делал ли ей кто-нибудь это.
Настя была уже недалеко от Спаулдин-авеню, на которой жил Друг, когда увидела его бегущим ей навстречу. Его шевелюра развевалась, и он махал Насте рукой. И тут же она услышала приближающуюся, догоняющую ее машину. Она обернулась — это был «Фиат-12 8».
— Забери меня от него! Забери меня! — она бежала к Другу.
Он крикнул остановившемуся и уже вылезшему из машины Арчи, чтобы тот подождал его, и повел Настю к себе.
Настя плакала, сев посередине комнаты на пол. Друг успокаивал ее, предлагал ей какие-то книжки, но она схватила их и швырнула ими в стену.
— Не хочу я! Не хочу я больше этих загадок смерти Сталина и дубов с телятами не хочу! Не хочу!
— Боже мой, лапочка, ну не плачь только из-за этого мудака!
«Мудак» уже сигналил под окнами. И Друг ушел — «Этот кретин весь дом на ноги подымет. Он же не успокоится. Поэтому я к нему поеду».
Настя помыла лицо — скула была еще желтая из-за синяка. Она налила в стакан водки, которая всегда стояла у Друга в морозилке, смешала со льдом и соком.
У Друга была холостяцкая квартира. С недомытыми тарелками в раковине, с недопитым чаем в чашке, с носками, валяющимися у дивана. Но ей очень нравилось у него. Она подняла книгу, что швырнула в стену, — это не был ни Авторханов, ни Солженицын — «Так говорил Заратустра». Она положила ее на стол, заваленный раскрытыми книгами, исписанными мелким почерком листами. Друг всегда стеснялся читать свои записи — «некоторые размышления об Америке». На стене, над столом, висели две акварели, купленные Другом на garage-sale[22]. Еще он купил там красивые клипсы из ракушек и подарил Насте. Они потом смеялись — какой подарок он ей сделал, jewelry[23]! Клипсы стоили доллар. Как совсем иначе относился Друг ко всем этим распродажам, барахолкам, flea-markets. «А у Арчи — душа барахольная!» — грустно подумала Настя.
