Письмо давно отправлено. Я только что проснулся в своей палатке, охваченный каким-то непонятным страхом. Что я наделал? Что из всего этого получится? Не свалял ли я дурака? Хорошо ли все обдумал? Доминик, Карлос и я представляем собой странную компанию иностранцев, имеющих лишь смутное представление об автомобилях «кадиллак». Я не могу понять этого, хотя вчера, в самолете, мог. А сейчас не могу. Возможно, причина этого в узком и маленьком личике Доминик; может, из-за того, что всякий раз, удерживаясь от смеха, когда я шучу, она прижимает подбородок к груди, и это делает ее шею похожей на меха аккордеона? Она оказалась не той, что я ожидал? Я что, буду третьим лишним? А Люси… Ведь я только что снова сошелся с ней. Отец прав. Всего несколько месяцев назад моим единственным желанием в этой жизни было вернуть ее в мою постель и опять спать вместе с ней, чтобы ее волнующая попка касалась моих ягодиц, когда мы, истомленные, засыпали каждый на своей подушке в позе, которую называют «повернутые бананы». Ее запах, ее костюм рентгенолога, заменяющий ей пижаму… Спуталась Люси с кем-нибудь другим или вернулась снова к этому собачьему парикмахеру? Конечно, она снова вернулась к нему. Все эти сказки про монашескую жизнь – просто бред. Да она и сейчас уже наверняка с ним. Сколько сейчас времени в Англии? Утро. Она вместе с ним завтракает, лежа в постели, ерошит его волосы и причесывает свои, орудуя какой-нибудь поганой металлической щеткой для вычесывания блох. Тьфу ты черт, опять в палатке комар. Я слышу, как он пикирует на меня. Ну погодите, проклятые.
Запись в дневнике № 2
На Бич-роуд в Астон-Клинтоне мы с Дэнни по-настоящему выросли. Именно там мы и стали теми, кем являемся сейчас: лучшими друзьями. Большинство мальчиков смущает и ставит в неловкое положение то, что у них есть младшие братья и сестры, поэтому они пытаются всеми силами избегать любого общения с ними. Ко времени нашего переезда на Бич-роуд, а нам было соответственно девять и десять лет, Дэнни никогда не вел себя подобным образом. И в школе, и после школы на площадке для игр я всегда находился среди старших мальчиков, приятелей моего брата, и хотя сам он мог, когда ему вздумается, угостить меня подзатыльником, никому другому он никогда не позволял воспользоваться этой привилегией и всегда заступался за меня в драках и спорах, возникающих из-за того, коснулся ли мяч джемпера, заменяющего штангу ворот, с внутренней стороны, что считалось голом, или с внешней стороны джемпера, что считалось либо угловым, либо свободным, пробиваемым с угла вратарской площадки.
К этому времени подружиться с кем-либо стало труднее, чем в Хестоне или Беконсфилде. В этом возрасте твое самосознание стремительно возрастает, а быть принятым в компанию местных мальчишек не так-то просто, даже если мяч прыгает на твоей голове или ноге дольше, чем у любого из мальчишек. В течение этих двух лет, до того, как мы перешли в гимназию Грандж в Эйлсбери, казалось, что, кроме меня и Дэнни, вокруг больше никого не существовало. Том соорудил для нас во рота, и мы играли в футбол на площадке у его мастерской позади гаража; на небольшом столе мы играли в снукер, который отец подарил нам на Рождество, – единственным недостатком отцовского подарка было то, что шары имели размер обычных шариков для настольных игр и по ним нельзя было ударить с подкруткой. Другим нашим любимым занятием были трогательные и красочные представления, устраиваемые в гостиной после просмотра черно-белых фильмов о войне (рука лежит на груди, на сердце; голова покоится на брошенной на пол подушке; немецкая пуля застряла в теле).
– Они подстрелили меня, Кит. Мне конец. Побудь со мной, Кит. Все как в тумане. Прощай, Кит. Мои заводные игрушки теперь твои, Кит. И мой кий для снукера, и мой настольный футбол. Но прошу тебя, Кит, мой набор «Лего» отдай Тому.
– Ну уж нет, набор «Лего» – мне. Тому хватит и настольного футбола.
Мы не часто бывали в домах сверстников – да особо и не стремились бывать в гостях, потому что оба не любили вареную фасоль, которая в то время была важнейшим признаком социального благополучия семей, – вместо этого мы придумывали собственные несложные игры, которые разыгрывали в своем собственном небольшом мирке. В то время, как большинство ребят собирали коллекции наклеек с изображением футболистов, мы, не поддавшись повальному увлечению, собирали рекламные проспекты автомобилей. В день рождения отец пытался уговорить нас пойти на «Диснеевское представление на льду» либо на последний фильм о Джеймсе Бонде, а мы с Дэнни заставляли его идти с нами по демонстрационным салонам автомобильных дилеров в Эйлсбери и Принсес-Рисборо, где мы могли по-тихому прихватить кое-что со стендов с рекламными брошюрами и каталогами, пока отец дожидался нас снаружи.
Еще одним нашим увлечением были плюшевые медвежата. Отец никогда не имел ничего против брошюр – они, по всей вероятности, сберегали ему кучу денег, поскольку являлись подарками, к тому же еще и желанными, ко дням рождения, – но мягкие игрушки почему-то внушали ему беспокойство. Отец был человеком старой формации и, как я думаю, усматривал в этом нашем увлечении нечто более присущее женскому естеству; может, так оно и было на самом деле, но тогда я был еще слишком мал, чтобы это понять.
Мы собрали примерно сотню плюшевых мишек на распродажах, где товары продавались прямо из автомобильных багажников. Такие распродажи устраивались различными благотворительными организациями по воскресеньям на пустырях или на праздниках в близлежащих деревнях; мы узнавали о них из местных газет и заставляли отца ездить туда с нами. В каком-то смысле эти мишки, хотя это звучит печально и в то же время парадоксально, были нашими друзьями. Большинство из них были просто видавшими виды мягкими игрушками, потертыми, с болтающимися на одной нитке ушами, одноглазые или слепые, с вылезающей сквозь дыры и расползшиеся швы набивкой. Один из них – по имени Мартышка – был даже без лица, однако у каждого из наших мишек были свои особые отличительные признаки, так же как и собственное жилище во дворце для животных, составленном из картонных ящиков в сарае, пристроенном к тыльной стене дома. У каждого из мишек было что-то особенное, индивидуальное, отличавшее его от других, начиная с Генриетты, толстого приземистого пластмассового и похожего на пуделя медведя, которого мы по известной только нам причине назвали женским именем, и заканчивая одноногим Громилой Тедом, который говорил голосом и в манере Джека Регана из «Семейства Суини» и постоянно выигрывал золото на олимпийских играх для животных. (Спустя годы Дэнни, работая на радиостанции, вещающей на британский воинский контингент в Германии и участвуя в радио-шоу, нередко воспроизводил звуки джунглей, а также удачно имитировал голоса других по телефону, – я думаю, это благодаря нашему с ним зверинцу, обеспечившему ему хорошую тренировку для подобных дел.)
В то время, как настоящие Олимпийские игры проходили раз в четыре года, наши олимпийские игры для животных устраивались, когда нам заблагорассудится, то есть очень часто. Прыжки в длину: бросание медвежат от одной стенки к другой; прыжки в высоту: бросание медведей под потолок; метание в унитаз: поднимается крышка унитаза и с другого конца мастерской, с расстояния в пятнадцать футов, надо было подбросить медведя вверх так, чтобы он, вращаясь в воздухе, влетел в унитаз. Игра продолжалась до первого победителя (а таковым всегда оказывался кто-либо из пластмассовых кукол, потому что у этих конечности можно было отделять от тел, после чего их можно было бросать, как теннисные мячи).
