К тому же король был охвачен тревогой и страхом и постоянно требовал, чтобы шлюхи делили с ним ложе, надеясь, что от этого его страх пройдет. Со временем это стало возмущать находившихся возле него священников. Те, кому приказывали читать у его ложа молитвы, которые должны были отгонять королевский страх, сказывались больными. Король, в силу телесной немощности, был уже не в состоянии удовлетворять свои плотские желания; тем не менее, он требовал, чтобы присланные из города шлюхи нагими делили с ним ложе. Священники же считали, что молитвы, и особенно ритуал причастия, превращались при этом в богохульство. Король выплевывал Священную Плоть Христову, но пил большими глотками Его кровь, а шлюхи тем временем с плохо скрываемым отвращением ласкали его тело.
Но еще хуже было то, что слух о состоянии короля распространился среди обывателей, и от их разговоров священники начали чувствовать себя запятнанными.
В последнюю неделю перед смертью король очень боялся.
Он называл это простым словом «боязнь» вместо «страха» или «тревоги». У него участились приступы рвоты. В день своей кончины он приказал позвать кронпринца Кристиана.
Местный епископ потребовал, чтобы удалили всех шлюх.
Король сперва долго молча озирал свое окружение, состоявшее из камердинеров, епископа и двух священников, а затем голосом, полным такой глубокой ненависти, от которой все они чуть ли не отпрянули, прокричал, что эти женщины когда-нибудь попадут вместе с ним в царствие небесное, в то время как он надеется, что всем толпящимся сейчас вокруг него, а особенно епископу орхусскому, уготованы вечные муки ада. Однако король не разобрался в ситуации: епископ орхусский еще накануне вернулся к своим прихожанам.
Потом короля вырвало, но он, хотя и с трудом, продолжил пьянствовать.
Через час он вновь впал в буйство и стал звать своего сына, которого хотел благословить.
Около девяти часов к нему привели кронпринца Кристиана. Он вошел вместе со своим швейцарским гувернером Ревердилем. Кристиану было в это время шестнадцать лет. Он с ужасом уставился на отца.
Король в конце концов заметил его и махнул ему рукой, подзывая к себе, но Кристиан остался стоять, словно в оцепенении. Ревердиль взял его под руку, чтобы подвести к смертному одру короля, но Кристиан вцепился в своего гувернера и, по-видимому, вымолвил несколько слов; его губы отчетливо шевелились, он пытался что-то сказать, но звука не было слышно.
— Подойди… сюда… мой любимый… сын… — пробормотал король, резким движением отбросив опустошенный кубок.
Когда Кристиан не повиновался этому приказанию, король начал кричать, дико и жалобно; когда один из священников сжалился над ним и спросил, не угодно ли ему что-нибудь, король повторил:
— Я хочу… черт подери… благословить эту мелкую пичужку… мелкую… пичужку!
Через мгновение Кристиана, почти без применения силы, подвели к смертному одру короля. Он обхватил сына за голову и шею и попытался подтянуть поближе.
— Что же… будет… с тобой, пичужка… ты…
Королю стало трудно подбирать слова, но позднее речь вернулась к нему.
— Ах ты, малыш! Ты должен стать жестким… твердым… ТВЕРДЫМ!!! маленький… ты твердый? Ты твердый? Ты должен стать… неуязвимым!!! Иначе…
Кристиан не мог ответить, поскольку король крепко держал его за шею, прижимая к своему обнаженному боку. Громко пыхтя, как будто ему не хватало воздуха, король с хрипом произнес:
— Кристиан! ты должен сделаться твердым… твердым… твердым!!! иначе тебя проглотят!!! иначе съедят… уничтожат…
Затем он снова откинулся на подушку. В комнате воцарилась полная тишина. Ее нарушали лишь громкие всхлипывания Кристиана.
А король, лежавший теперь с закрытыми глазами, через некоторое время очень тихо и почти совершенно отчетливо сказал:
— Ты недостаточно твердый, бедная пичужка. Я благословляю тебя.
Из его рта потекла желтая жидкость. Через несколько минут король Фредерик V был мертв.
Гульберг все видел и все помнил. Он видел и то, как швейцарский гувернер взял мальчика за руку, как будто новый король был просто ребенком, и повел его, как ребенка, что всех удивило и о чем впоследствии много судачили. Так они и покинули комнату, прошли по коридору, миновали салютовавший им караул и вышли во двор. Было около полудня, солнце стояло низко, ночью прошел небольшой снег. Мальчик по-прежнему отчаянно всхлипывал и судорожно держался за руку швейцарского гувернера Ревердиля.
Посреди двора они внезапно остановились. Многие пристально смотрели на них. Почему они остановились? Куда они идут?
Мальчик был худощавым и низкорослым. Обитатели дворца, до которых донеслась весть о трагической и неожиданной кончине короля, высыпали во двор. Около сотни любопытных стояли молча.
Среди них был и Гульберг, все еще самый незначительный. Он пока еще не занимал никаких должностей. Право присутствовать во дворце давал ему лишь титул учителя дебильного принца крови Фредерика; никаких других прав, никакой власти у него не было, но была уверенность в том, что высокие деревья должны рухнуть, что у него есть время и что он умеет ждать.
Кристиан и гувернер неподвижно стояли, в глубокой растерянности, ничего не ожидая. Они стояли в лучах низкого солнца, посреди двора, покрытого легкой пеленой снега, ничего не ожидая, и мальчик продолжал безутешно рыдать.
Ревердиль крепко держал юного короля за руку. Каким же маленьким был новый король Дании, словно ребенок. Глядя на них, Гульберг испытывал безграничную скорбь. Кто-то занял то место возле короля, которое принадлежало ему. Предстояла большая работа, чтобы завоевать это место. Его скорбь была безграничной. Но он взял себя в руки.
Наступало его время.
Вот при таких обстоятельствах Кристиан получил благословение.
Тем же вечером Кристиан VII был провозглашен новым королем Дании.
Глава 2
Неуязвимый
1
Швейцарский гувернер был худощавым и сутулым, и у него была мечта о просвещении, видевшемся ему словно тихий и прекрасный рассвет; сначало едва заметный, потом уже самый настоящий, за которым — день.
Именно так он представлял себе просвещение. Тихо, спокойно и безмятежно. Просто так должно было быть всегда.
Звали гувернера Франсуа Ревердиль. Он-то и стоял во дворе перед дворцом.
Ревердиль держал Кристиана за руку, совершенно забыв об этикете и чувствуя лишь сострадание к рыдавшему мальчику.
Именно поэтому, после благословения, они и стояли в снегу, посреди двора.
Вечером того же дня с дворцового балкона Кристиан VII был провозглашен королем Дании. Ревердиль стоял позади, наискосок от него. То, что новый король махал рукой и смеялся, вызвало недовольство.
