Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Так вот куда люди приходят жить.
Безучастно глядя на это первое предложение, я вдруг почувствовала, как одинокая слеза поползла по щеке. А ведь ни слезинки я не проронила, даже покидая родной дом. Неужели я тоже из тех, кто пришел сюда жить? Эта фраза вызвала множество вопросов.
Город не был ко мне добр. В нем было так много высотных зданий и больших домов, его наводняли толпы людей, но никто ни разу не поприветствовал меня и не взял за руку. Я часто сбивалась с пути, плутала в переплетении многочисленных и широких, и узких улиц. И я тоже не хотела ближе знакомиться с людьми этого города. Так я жила, привыкала к людям, не приветствующим друг друга, и становилась молодой женщиной, абсолютно чуждой этому миру. Двоюродная сестра, у которой я жила, являлась моим официальным опекуном до моего окончания средней школы. Незадолго до моего приезда в город она вышла замуж. В этой ситуации для меня было бы вполне естественно покинуть ее дом, но мне некуда было пойти. Кроме того, хоть мама и отослала меня из родного дома учиться в город, она все же не хотела, чтобы я жила одна. Пока мама была жива, я оставалась в доме двоюродной сестры, чтобы подбодрить маму в ее нелегкой борьбе с болезнью. А когда она умерла, я уже не могла жить в доме сестры. Муж сестры служил пилотом в одной авиакомпании. Хотя он летал в длительные рейсы в такие большие города, как Париж и Лондон, но всегда, вполне естественно, возвращался и подолгу находился дома. И даже когда я всерьез собралась приступить к занятиям, мне очень хотелось остаться рядом с мамой, но она этого не хотела. К тому времени ее состояние ухудшилось, у нее уже выпали все волосы.
Дальше в «Записках Мальте Лауридса Бригге» говорилось: «Мне казалось, что это больше похоже на место, куда приходят умирать». Вот я начала посещать лекции, но не успела закончить первый семестр – взяла академический отпуск, а эта вторая строчка из книги Рильке неотступно преследовала меня. В этом городе не было ни одного человека, кого я считала бы своим другом, мне не с кем было прощаться перед отъездом домой. Когда я уходила из квартиры сестры, она печально спросила, действительно ли я должна уезжать.
– Прости. – Это был странный ответ на ее вопрос.
– Прости? За что ты просишь прощения?
– За все.
И я на самом деле так думала. Я чувствовала себя виноватой перед двоюродной сестрой. Виноватой за то, что почти не улыбалась; за то, что закрыла одно окно в доме новобрачных черным картоном; за то, что не старалась быть более доброжелательной; за то, что вынудила ее заботиться обо мне, потому что я потеряла мать. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я видела в ее глазах вспыхивающий огонек искреннего сострадания. Ведь мы прожили вместе более четырех лет. Она уговаривала меня остаться, убеждала еще раз все как следует обдумать. Я ответила, что уже приняла решение.
– Возможно, еще не поздно передумать, – снова сказала она.
Я покачала головой. И тогда, погрустнев, она крепко обняла меня:
– Возвращайся сюда, если тебе придется нелегко.
От моей двоюродной сестры исходил запах молодой женщины, недавно вышедшей замуж. Это был смешанный запах земляники, листьев, персика. Ощутив этот аромат, я окончательно поняла: мое решение правильное. И хоть я занимала в доме всего одну небольшую комнату, это все-таки был дом новобрачных. Только подумать, ведь я закрыла окно комнаты черным картоном и вынудила новобрачных смущаться своего радостного смеха и улыбок в моем присутствии. А моя сестра никогда даже хмуро не взглянула на меня. Однажды ее муж-пилот спросил:
– А не слишком ли темно в этой комнате?
Я ответила:
– Мне так нравится.
Он больше не спрашивал ничего подобного.
Тот год жизни в маленьком городке своего детства был скучным и неинтересным. Дэн тоже учился в колледже и жил теперь в другом городе. Времена года сменяли друг друга: на деревьях набухали почки, мимо проносились тайфуны, наливались соком созревавшие плоды хурмы, шел густой снег. Мой отец вел ту же жизнь, что и раньше, несмотря на мое присутствие. Мама довольно долго была прикована к постели, и отец привык сам о себе заботиться. Жизнь не стала сложнее с ее уходом, но его спина сильно сгорбилась, и он как-то быстро превратился в старика, сделался еще более неразговорчивым. Порой мне казалось – его тяготит мое присутствие. Даже в те дни, когда я поздно ложилась спать и не могла проснуться рано утром, он, встав на заре, первым делом отправлялся к маме. Он обкладывал могилу свежим дерном, даже выкопал во дворе миртовое дерево, которое ей нравилось, и пересадил поближе к ее могиле. Несколько раз я ходила вместе с ним, но все-таки старалась всеми силами этого избегать. Глядя на идущего впереди меня по тропинке отца, я думала о том, что он похож на старый, покосившийся и заброшенный дом. Я старалась приходить на могилу в середине дня или на закате. Так у меня было меньше шансов столкнуться с ним.
Мама не боялась умереть. Скорее сожалела об этом.
Несколько дней непрерывно лил дождь. И когда он, наконец, прекратился, произошло сразу две вещи.
Отец вернулся из городка, снял рубашку и бросил ее на крыльце. Затем в одной нижней рубашке вышел из ворот с лопатой в руке. Из кармана его брошенной рубашки вывалилась пачка сигарет. Я подобрала сигареты и направилась в заднюю часть дома. Наш сельский дом с двух сторон имел небольшие дворики, можно было пройти через весь дом и выйти на задний двор, где росли тыквы и таро. Я присела на корточки, чиркнула зажигалкой и собралась прикурить сигарету. Я смотрела туда, откуда меня могли увидеть, но вдруг с другой стороны появился отец. У меня не было времени спрятаться. Наши взгляды встретились, когда я собралась прикурить сигарету. Отец поглядел на меня, а затем медленно скрылся за углом дома, не сказав ни слова. Я приготовилась к тому, что позже он станет ругать меня, даже подумала, что, если мы начнем спорить, это поможет избавиться от тягостного молчания и отчуждения. Но к моему удивлению, он ни словом не обмолвился за ужином. Я подумала – наверное, ему было больно увидеть меня курящей, и потому он решил притвориться, будто ничего не видел. Тут меня охватил странный гнев. Я искренне хотела, чтобы он отругал меня, тогда смогла бы спокойно курить и не чувствовать себя виноватой. Я уже убирала со стола, как вдруг он назвал меня по имени и неожиданно спросил, не хотела бы я накрасить ногти.
– Накрасить ногти?
– Не знаю, помнишь ли ты, но как-то раз, когда ты была еще маленькой, я положил тебе на ногти лепестки бальзамина.
Неужели это действительно было? Я опустила глаза и уставилась на свои руки, держащие поднос.
– Утром ты сняла лепестки с ногтей и закричала: «У меня кровь идет из ногтей!», побежала к колодцу и опустила руки в ведро с холодной водой. Ты была еще совсем крошкой…
Когда мама заболела, летними вечерами отец обрывал лепестки бальзамина, размельчал и прикладывал к ее ногтям, оборачивал пакетами и обвязывал нитью. Она так хотела. Отец сказал, что ему казалось, будто из-за лепестков бальзамина наркоз так плохо подействовал во время маминой операции. После ужина отец принялся измельчать лепестки бальзамина и прикладывать к моим ногтям, а я смотрела и вдруг еле слышно пробормотала:
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
