* * *
Я прочитал написанное быстро и поверхностно. Я был нетерпелив. Агнес вернулась из кухни со смущенной улыбкой. Мы снова сели за обеденный стол. Свечи уже почти догорели.
— Ну как? — спросила она.
— Как насчет кофе? — переспросил я.
Мне совсем не хотелось оценивать ее сочинение, и я был раздражен, что она меня к этому принуждала. Когда она извинилась и налила мне кофе, мне стало стыдно.
— Видишь ли, — начал я и, не выдержав ее полного ожидания взгляда, взял чашку и отошел к окну. — Видишь ли, нельзя так вот просто сесть за стол и написать за неделю роман. Я вот ведь не пишу компьютерные программы.
— Но ведь это всего лишь короткий рассказ, — защищалась Агнес.
— Я не могу ничего о нем сказать, — сказал я, — не хочу. Я не писатель.
Агнес молчала, а я смотрел на улицу.
— Ты и не должен, — проговорила она.
— Он для меня как математическая формула, — продолжил я, — как будто где-то в голове — неизвестная величина «икс», которую надо найти. Текст все время сужается, как воронка. И в конце концов результатом окажется ноль.
Я проговорил еще какое-то время в том же духе, при этом я даже вполне верил в то, что произносил. Дело было совсем не в этом рассказе. Он был, может быть, и не так хорош, но уж точно лучше всего того, что я написал за последние десять лет.
— Ты ведь ничего не читаешь, — закончил я, — у тебя и книг нет. Как ты собираешься писать, если не читаешь?
Агнес молча нарезала яблочный пирог, который она испекла для меня.
— Хочешь с мороженым? — спросила она, не глядя на меня.
Мы поели.
— Пирог вкусный, — сказал я.
Агнес встала и подошла к компьютеру. На мониторе были звезды, светящиеся точки, летевшие из центра экрана. Когда Агнес коснулась мыши, снова появился ее рассказ. Она нажала две клавиши, и текст исчез.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Я его стерла, — ответила она, — забыли об этом. Пойдем погуляем?
Мы прошлись по кварталу. Дождь кончился, но улицы были еще мокрыми. Агнес показала мне магазин, где она покупает продукты, прачечную, ресторан, где часто ужинает. Я пытался представить себе, каково это — жить среди этих улиц, но у меня не получалось.
Агнес сказала, что ей нравится район, она себя хорошо здесь чувствует, хотя почти никого не знает. Когда мы вернулись в ее квартиру, она вытащила из шкафа стопку темных стеклянных пластинок.
— Это моя работа, — сказала она.
На первый взгляд казалось, что пластинки просто темные, но когда я присмотрелся повнимательнее, то разглядел в сером тумане крохотные точки на равных расстояниях друг от друга.
— Это рентгеновские снимки кристаллических решеток, — пояснила Агнес. — Реальное расположение атомов. Почти все таит в самой глубине симметрию.
Я вернул ей пластинки. Она подошла к окну и стала рассматривать их одну за другой на просвет.
— Самое загадочное — пустота в середине, — сказала она, — то, что остается невидимым, оси симметрии.
— Но какое это имеет отношение к нам? — спросил я. — К жизни, к тебе и ко мне? Мы асимметричны.
— У асимметрии всегда есть причина, — ответила Агнес. — Жизнь вообще возможна только благодаря асимметрии. Различию между полами. Тому обстоятельству, что время идет только в одну сторону. У асимметрии всегда есть причина и следствие.
Я еще никогда не слышал, чтобы Агнес говорила с таким воодушевлением. Я обнял ее. Она подняла диапозитивы вверх, защищая, и воскликнула:
— Осторожно, они легко бьются!
Несмотря на ее предостережения, я поднял ее на руки и отнес на матрас. Она все-таки встала, чтобы убрать снимки на место, а потом вернулась, разделась и легла рядом со мной. Мы отдались любви, а за окном тем временем стемнело. Я остался ночевать у Агнес.
Под утро меня разбудил гул в батареях отопления. Я приподнялся и увидел, что Агнес тоже не спит.
— Кто-то подает сигналы, стучит по трубе, — сказал я.
— Это паровое отопление, здесь нет кондиционера, как в твоей квартире. От жары трубы расширяются и издают такие вот звуки.
— Тебе это не мешает? Ведь при таком шуме не уснешь.
— Почему же, совсем наоборот, — отвечала Агнес. — Когда я просыпаюсь ночью, то чувствую, что я не одна.
— Ты и так не одна.
— Верно, — кивнула она, — сейчас не одна.
9
— Я много размышляла, — сказала Агнес, когда мы снова встретились несколько дней спустя. Это было вечером третьего июля, и мы гуляли по берегу озера Мичиган. Празднование Дня независимости начинается в Чикаго уже вечером накануне фейерверком и музыкой. В парке Гранта было полно народу, но здесь, немного подальше к северу, набережная пустынна. Мы уселись на парапет и стали смотреть на озеро.
— Почему ты бросил писать, — спросила Агнес, — писать по-настоящему?
— Не знаю. Мне нечего было сказать. Или мне чего-то не хватало. Просто в какой-то момент перестал.
— А ты не хочешь попробовать снова?
— Хочу ли я? Хотения мало… Почему ты спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы у тебя был знаменитый приятель?
— Приятель, — проговорила Агнес, — звучит странно. — Она подтянула ноги и уперлась коленями в подбородок. — У меня было чувство, что ты ревновал, когда я показала тебе свой рассказ.
— Мне очень жаль, правда, я был несправедлив. Я был в раздражении.
— Да ладно. Но ты мне показывал ту книгу маленьких рассказов.
— Эту книгу купило целых сто восемьдесят семь человек…
— Это не имеет значения. Зато ты умеешь писать истории. Давай вернемся домой.
Когда мы встали и пошли назад, начало смеркаться. Небоскребы в центре города сливались в одно целое и казались одним огромным зданием, темной горой.
Внизу на берегу группа латиноамериканцев, должно быть семья, развела костер и веселилась. Агнес взяла меня за руку.
— А не мог бы ты написать историю обо мне? — спросила она.
Я засмеялся, и она засмеялась вместе со мной.
— Если хочешь стать бессмертной, тебе надо выбрать кого-нибудь познаменитей.
— Двух сотен экземпляров достаточно. Даже если она не будет напечатана. Это как портрет. Ты видел мои фотографии. У меня нет ни одного хорошего снимка. На котором я была бы такой, какая я в самом деле.
— Может, мне написать о тебе стихотворение? — спросил я. — So long as men can breathe, or eyes can see, so long lives this, and this gives life to thee[4].
