Влезай обратно, говорит кто-то, влезай обратно, старик. Парень кивает и покидает пространство за окном. Только теперь, когда на него пахнуло сонным теплом комнаты и приятным утром, он начинает осознавать, какой ветер дул снаружи. На лице проступает румянец. (Что вообще-то признак веселого характера и хорошего здоровья.) Народ несколько приуныл. Мэрилин Монро строит гримасу, она постоянно строит гримасы. Комнату наполняют глубоко естественные звуки кофеварки. (Мать Имре умеет варить отличный кофе из зерен третьего сорта, об этом парень сейчас вспоминает.)
Томчани садится за свой стол. На блестящей полировке несколько рисунков: чашки, вазы, какие-то каракули. Он наклоняется, вынимает литровый пакет молока. Щупает его, вертит, проверяет углы на прочность. Но углы все одинаковые. Он методом тыка выбирает один, который начинает грызть. Откусить его он не может, только продырявить своими острыми зубами. (Как ласка с куриным яйцом, сказал про него однажды сослуживец. Засмеялся и покачал головой.) У дяди Тибора заканчивается терпение. Он снисходительно запускает руку в карман пиджака и достает оттуда неплохой складной нож, которым и срезает упомянутый угол, так нещадно погрызенный молодым человеком. У излучины Дона со мной побывал, щелкает по ножику старик.
Имрушка, кофе, говорит белокурая Мэрилин. Взгляд задерживается на выпуклостях ее свитера. Не клади сахар, он уже с сахаром. Два куска. По-моему, ты пьешь с двумя. Да. Томчани все еще полностью не успокоился, ему не по себе, он держит пакет молока с бледным лицом. Янчика Тобиаш с некоторым раздражением объясняет Имре, как поставить пакет (вертикально, немного «прихлопнув»). Томчани рассеянно благодарит. (Он не любит Тобиаша; «есть в нем склонность», с предубеждением думает он.) Он пьет кофе. Добавляет туда молока, смесь делается все слабее, от настоящего капуччино до немного мутного (а главное, сладкого!) молока.
Не передашь мне «Спорт», просит он Адама, и тот с готовностью и громко отвечает ему. Пожалуйста. Газета еще не потрепанная, но и не новая. На нескольких страницах на сгибе размазалась типографская краска. Как раз на одном таком сгибе он читает — еще над столом, пока коллега протягивает ему газету: финский судья подал сигнал на линии. Газетные страницы следуют одна за другой в полнейшем беспорядке, например: первая страница оказалась сзади, последняя перед ней, а третья стала первой Неужели все страницы поменяли места? Или есть константа? Он листает. У Губаньи подозревают мениск. Палотаи и великие задачи. Старый боец Джек. Удаленный центровой блокирующий.
Он ставит чашку с кофе на стол, ложка торчит из нее как вывихнутая конечность. Мэрилин Монро поправляет юбку и одновременно втягивает живот. Готовится отнести кофе товарищу начальнику отдела. Кофэ товарищу Пеку, говорит она и делает гримаску, как бы в объяснение, потому что атмосфера была такая (такая здоровая), что ей пришлось это сделать. Она выходит. Теплее, говорит Бекеши, и все смеются. Имре опускает руку в сумку. Он ощущает внутри влажность от молока. Точнее, пакета. Не протекал, а все же. Он достает ручку, книгу П. Дж. Проби «Горное дело» и бумагу.
Имре Томчани, молодой специалист, склоняется над работой. Он погружен в нее и поднимает голову лишь тогда, когда на всех парах влетает Янка Дороги, девушка-администратор. Поймали вы его? — спрашивает. Томчани опускает голову, нет, отвечает старый дядя Тиби. Это невозможно, смотрит на часы девушка-рыбка. Этот, этот голубь делает 85 километров в час. Делал, бормочет себе под нос Имре так, чтобы никто не разобрал. Лицо у девушки простое и строгое. Пожалуй, лишь легкий румянец выдает неуверенность, которую она ощущает не из-за показателей скорости, а из-за присутствия множества мужчин. Однажды он даже из министерства «домой вернулся», добавляет она. По заявлению журнала «Америкэн Пиджин Джорнэл», мировой рекорд полета на дальность составляет тысяча шестьсот восемьдесят пять миль, или две тысячи семьсот километров, говорит Янчика. В качестве информации, расстояние от Аяччо до Парижа сто десять километров. Бекеши надоедает хождение вокруг да около. Его схватил сокол, говорит он безо всяких вступлений и показывает на лежащее у Имре на столе окровавленное и измочаленное пера Янка Дороги пугается. Почему было самой не принести, враждебно спрашивает Имре. Янка только хочет ответить, но Бекеши машет на нее рукой. Порядок прохождения дела следует соблюдать, подпись, виза, подпись, голубь. Янка кивает и с благодарностью смотрит на секретаря комсомольской организации, порядок выдачи справок, вздыхает она. И сразу же горячо предлагает: я еще одного пошлю. Томчани колюче смотрит на девушку, она его неправильно понимает и с напускной веселостью заводит разговор. Показывает на немытую кофейную чашку, которая стоит у Имре на краю стола. (Он ее моет только в конце дня, надолго замачивая в горячей воде.) Не смейтесь, но я пью с шестью кусочками. Имре со злостью замечает, что девушка обращается к нему. Да-да, с шестью. Она смущенно хихикает. Остальные уже ее не слушают. Из сахара я сооружаю башню, и, по-моему, от всего кофе только и удовольствия, когда эта башня разрушается. Томчани с негодованием берется за перо. Вот лягушка. Она разваливается как время, говорит девчушка, будто маленький философ. Томчани беспомощно крякает, а потом, чтобы перейти на личности, говорит: не грызи ногти;
в это время (без пятнадцати десять) он спрашивает: который час? Без тринадцати минут десять, отвечает Тибор. Тот. Имре смотрит на часы. Точно? — спрашивает он. Сегодня утром подводил. Да, это понятно, но они у тебя точные? Точные. После этого он переводит стрелки на три минуты вперед. Пусть лучше спешат, чем опаздывают, бормочет он;
в это время он вежливо просит, чтобы Лайош настроил радио, ну да, включил и установил ручку настройки на частоте «Петефи». Кто играет? Ничего, просто начинается «На музыкальной волне». Когда сообщают точное время, он с упреком смотрит на дядю Тиби (слегка нервно и театрально) и переводит часы на две минуты назад; крошечный, но надежный советский аппарат «Сокол» начинает передавать объявленную программу;
в это время наступает очередь квартета Штефановича12. Штефанович — человек будущего. Лайош Адам говорит: он ходил со мной в школу и был на два класса младше. Потом на три, потом на четыре. Вы понимаете. Славный малый и совсем не задавака. Сейчас он поет о бригадном подряде, в бодром, ритмичном сопровождении гитары. Боже, мы ведь с ним ровесники, говорит Томчани. Вот только грудь у него цыплячья, продолжает Лайош. Что такое «цыплячья грудь»? Ты, Монро, не волнуйся, говорит секретарь комсомольской организации;
в это время Янчи Тобиаш говорит или отвечает кому-то высоким голосом: пять ленинских принципов. Что такое «принцип»? Только не надорвись. Мэрилин лепечет, обращаясь к старику. Видите, дядя Тиби, видите, какие они. А ведь я сегодня и лифчика не надевала. Она надувает губки и делает гримасу. У тебя и так куча проблем, вот ими и занимайся, говорит Бекеши;
в это время какая-то косоглазая женщина (кто такая? как сюда попала?), стоя посреди комнаты, говорит: вы слышали? Тамаш Фойя — аморальный тип. И испаряется;
в это время подняли телефонную трубку, оттуда пробивается голос. В понедельник иду к полковнику. Голос женский, и звучит он скорее так: в понедельник я иду к Полковнику; в это время Янчи Тобиаш говорит: я тебя понял, Миклошка. Я так и сделаю. (После Я. Т. приятно звонить. Трубка такая свежая.) Я тебя понял. Но у меня и так слава приличного (смех) человека. Ее муж, да он же узколобый специалист, Миклошка, я тебя умоляю. Хороший специалист, но больше ничего. С утра до вечера обсуждает чисто профессиональные проблемы… конечно, еще бы, ты прав, это важно, в конце концов, хи-хи-хи, за это он деньги получает… но как только мы ему сообщаем о намечающемся юбилее, так у него сразу нет времени. Нет. Никакого. Тогда у него никакого времени нет. Пока;
