Миссис Миллер предложила ей мятную конфету.
— Как тебя зовут, детка?
— Мириэм, — ответила девочка таким тоном, будто бы это почему-то должно было быть известно миссис Миллер,
— Ой, до чего забавно, а? Меня тоже зовут Мириэм. И ведь имя не то чтобы очень распространенное. Нет, только не говори мне, что твоя фамилия — Миллер.
— Я просто Мириэм.
— Но это ужасно забавно, да?
— В известной степени, — ответила Мириэм, перекатывая во рту мятную конфету.
Миссис Миллер вспыхнула, неловко заерзала в кресле.
— У тебя очень большой запас слов для такой маленькой девочки.
— Вот как?
— Да, очень. — И миссис Миллер поспешила переменить тему: — Ты любишь кино?
— Право, затрудняюсь сказать, — ответила Мириэм. — Я еще не была ни разу.
Фойе понемногу заполняли зрительницы; из зала доносился отдаленный грохот бомбежки — шла кинохроника. Миссис Миллер поднялась, зажав сумочку под мышкой.
— Пожалуй, мне надо бежать, а то как бы не остаться без места, — сказала она. — Рада была с тобой познакомиться.
Мириэм едва кивнула в ответ.
Снег шел всю неделю. Люди и машины двигались по улице совершенно беззвучно; казалось, жизнь идет тайком. прячась за блеклой, но непроницаемою завесой. И в этом падающем безмолвии не было ни земли, ни неба, лишь взметаемый ветром снег, что покрывал изморозью витрины, выстуживал жилье, приглушал шумы города, мертвил его. Свет приходилось зажигать прямо с утра, и миссис Миллер потеряла счет дням: пятница слилась с субботой, и потому в магазин она отправилась в воскресенье, — закрыто, разумеется.
В тот вечер она довольствовалась яичницей и мисочкой томатного супа. Потом надела бумазейный халат, намазала лицо кремом и удобно устроилась в постели, положив к ногам грелку. Она читала «Нью-Йорк таймс», когда в дверь позвонили. Сперва, ей подумалось, что это ошибка и, кто бы там ни был за дверью, все равно он сейчас уйдет. Но звонок все звонил — сперва раз за разом, потом беспрерывно. Она посмотрела на часы: начало двенадцатого. Нет, это что-то невероятное, ведь в десять она всегда уже спит.
Миссис Миллер вылезла из постели, прошлепала босиком через гостиную.
— Иду, иду, потерпите, пожалуйста.
Замок заело, и пока она поворачивала его то в одну, то в другую сторону, звонок звонил, не умолкая ни на секунду.
— Прекратите! — выкрикнула миссис Миллер. Наконец замок поддался, и она чуть-чуть приоткрыла дверь. — Бога ради, в чем дело?
— Здравствуйте, это я, — сказала Мириэм.
— Ох… Нну-у, здравствуй, — ответила миссис Миллер и нерешительно вышла в холл. — Ты — та самая девочка…
— Я уж думала, вы никогда не откроете, но все равно держала палец на кнопке. Я знала, что вы дома. Вы мне не рады?
Миссис Миллер не нашлась, что ответить. На Мириэм было все то же бархатное пальто, но на сей раз еще и такой же берет; белые волосы разделены на две сверкающие косы и завязаны на концах огромными белыми бантами.
— Раз уж мне пришлось столько дожидаться, вы могли бы, по крайней мере, впустить меня, — сказала она.
— Но ведь уже страшно поздно.
Мириэм посмотрела на нее пустыми, непонимающими глазами.
— А какое это имеет значение? Дайте же мне войти. Здесь холодно, а я в шелковом платье.
Легким жестом она отстранила миссис Миллер и вошла в квартиру.
Она положила пальто и берет на кресло в гостиной. Платье на ней и в самом деле было шелковое. Белый шелк. Белый шелк — в феврале. Юбка красиво уложена в складку, рукава длинные, при каждом ее движении платье слегка шуршало.
— А мне у вас нравится, — объявила она, расхаживая по комнате. — Нравится ковер, синий цвет — мой любимый. — Потом потрогала одну из бумажных роз, стоявших в вазе на кофейном столике. — Искусственные, — тусклым голосом протянула она. — Как грустно. Все искусственное наводит грусть. Верно?
И она уселась на диван, грациозно расправив складки платья.
— Что тебе нужно? — спросила миссис Миллер.
— Сядьте, — сказала Мириэм. — Мне действует на нервы, когда человек стоит,
Миссис Миллер без сил опустилась на кожаный пуфик.
— Что тебе нужно? — повторила она.
— А знаете, по-моему, вы вовсе не рады, что я пришла.
И миссис Миллер снова не нашла ответа; только чуть повела рукой. Мириэм хихикнула и удобно откинулась на гору ситцевых подушек. Миссис Миллер отметила про себя, что сегодня девочка не такая бледная, какой она ей запомнилась с того раза: щеки у нее горели.
— Откуда ты узнала мой адрес?
Мириэм нахмурилась.
— Ну это вообще не проблема. Как вас зовут? А меня?
— Но я же не значусь в телефонной книге.
— Ой, давайте поговорим о чем-нибудь другом.
— Твоя мама просто ненормальная, не иначе, — сказала миссис Миллер, Позволяет такому ребенку разгуливать ночью, да еще одела тебя так нелепо. Нет, она сошла с ума, не иначе.
Мириэм встала и направилась в тот угол гостиной, где на цепи свисала с потолка укрытая на ночь птичья клетка. Она заглянула под покрывало.
— Канарейка! Ничего, если я разбужу ее? Мне хочется послушать, как она поет.
— Оставь Джинни в покое, — вскинулась миссис Миллер. — Не смей ее будить, слышишь?
— Да. Но я не понимаю, почему нельзя послушать, как она поет, — сказала Мириэм. — Потом вдруг: — У вас не найдется чего-нибудь поесть? Я умираю с голода. Хотя бы молоко и сандвич с джемом, и то было бы прекрасно.
— Вот что, — проговорила миссис Миллер, поднимаясь с пуфа. — Вот что, я тебе приготовлю вкусные сандвичи, а ты будешь умницей и потом сразу же побежишь домой, ладно? Ведь уже за полночь, я уверена.
— Снег идет. — Голос у Мириэм был укоризненный. — На улице холодно и темно.
— Ну, прежде всего, тебе вообще незачем было сюда являться, — ответила миссис Миллер, стараясь совладать со своим голосом. — А погода от меня не зависит… Хочешь, чтобы я тебя покормила, — обещай сперва, что уйдешь.
Мириэм провела бантом по щеке, взгляд у нее стал сосредоточенный, словно она обдумывала это предложение. Потом повернулась к птичьей клетке.
— Что ж, ладно, — сказала она. — Обещаю.
Сколько ей лет? Десять? Одиннадцать? В кухне миссис Миллер нарезала четыре ломтика хлеба и открыла банку с клубничным вареньем. Налив стакан молока, ока сделала передышку, чтобы закурить. И зачем она пришла? Рука ее, державшая спичку, тряслась; так она сидела, словно оцепенев, пока огонек не опалил ей палец.
В комнате пела канарейка, — пела, а ведь такое бывало только по утрам.
