С окончанием сезона и приходом осени число гостей резко сокращалось, и я заставляла себя быть бодрой и весёлой, чтобы преодолеть возникшее чувство одиночества. Однако Ёко всегда была в подавленном состоянии, и, когда она находила что-нибудь забытое ребёнком, с которым у неё сложились хорошие отношения, слёзы лились у неё из глаз. У большинства людей подобный настрой занимал небольшое место в их душе, и, я думаю, любой мог заставить себя сконцентрировать своё внимание на чём-то другом, а тот, кто действительно был настолько сентиментальным, что испытывал чувство одиночества, научился преодолевать его. Однако с Ёко всё было как раз наоборот. Она бережно сохраняла и лелеяла в себе такие чувства и, по-моему, не хотела с ними расставаться.
Как только мы завернули за угол, сквозь листву деревьев замаячила светящаяся вывеска гостиницы «Ямамотоя». Каждый раз, когда я видела эту вывеску и длинный ряд окон гостевых комнат, чувства облегчения и спокойствия овладевали мной. И не имело значения, много ли было в этот момент гостей, и все ли окна были освещены, даже если гостиница пустовала – я всё равно испытывала ощущение, что меня здесь радушно встретят. Мы обычно входили в дом со стороны кухни, открывали скользящую дверь главного здания, и Ёко объявляла, что мы вернулись. В это время моя мать, как правило, была ещё там и пила зелёный чай в гостиной. Расправившись с пирожными, все расходились по комнатам, а мы с мамой отправлялись в наш флигель. Так было почти всегда.
Когда в этот раз, прежде чем войти в дом, мы, как обычно, снимали обувь, я вспомнила, что хотела сделать Ёко подарок.
– Я подумала, – обратилась я к Ёко, – что лучше отдам тебе весь альбом с той пластинкой, которую ты просила меня записать. Я могу сходить и принести его сейчас.
– Будет нехорошо брать у тебя целый альбом. В него же входят две пластинки. Хватит того, что ты перепишешь мне только одну, – сказала поражённая Ёко.
– Нет, нет. Не возражай. Я всё равно хотела оставить его здесь, и, взяв его, ты мне только поможешь. – Я осознала, что мне не следовало говорить об этом сейчас, но уже не могла остановиться. – Считай, что это прощальный подарок от меня. Когда я буду его тебе передавать, то так и назову это прощальным подарком.
Я взглянула на Ёко, которая в этот момент накрывала чехлом велосипед около крыльца. Её голова была опущена, щёки покраснели, и в глазах, похоже, стояли слёзы. Это были искренние слёзы, и я не знала, как на них реагировать, поэтому сделала вид, что не замечаю их. Не поворачиваясь, я вошла в дом и поторопила её:
– Быстрее, пора есть пирожные.
Ёко шмыгнула носом и, подавляя рыдания, сказала:
– Я сейчас приду.
Думаю, она и не подозревала, что все давно знают, как легко она может расплакаться.
В течение десяти лет я пребывала под защитой огромного покрывала, сотканного из множества отдельных кусков. Если из-под него не вылезать, то невозможно понять, какую теплоту оно дает, окутывая тебя. И только когда вторично не сможешь спрятаться под его покровом, ты по-настоящему понимаешь, чего лишился. Для меня это покрывало состояло из моря, города, семьи Ямамото, матери и далеко живущего отца. Это всё вместе и окутывало меня в то время.
Сейчас я наслаждаюсь жизнью и вполне счастлива, но иногда меня одолевают невыразимо грустные воспоминания о времени, которое я провела в том приморском городе. И в этот момент у меня перед глазами всплывают две сцены: Цугуми, играющая на берегу с собакой, и улыбающаяся Еко, ведущая свой велосипед по ночной дороге.
Жизнь
С тех пор как мы стали жить в Токио втроём, отец каждый вечер приходил домой в таком приподнятом настроении, что это сразу создавало радостную атмосферу. Он всегда приносил с собой су-си, пирожное или ещё что-нибудь, и когда с улыбкой на лице открывал дверь и громко оповещал о своём приходе, меня даже охватывало беспокойство: способен ли он сконцентрироваться на своей работе в фирме, если столько душевных сил расходует на нас? В субботу и воскресенье он водил нас по лучшим магазинам и ресторанам или сам с удовольствием готовил еду дома. Однажды он превратился в столяра и за одно воскресенье соорудил красивые полочки на моём столе, хотя я ему и говорила, что этого не нужно делать. В общем, он вёл себя как «домашний папа, который пришёл слишком поздно». Однако его энтузиазм помог устранить чувство небольшого беспокойства, которое накопилось за эти годы в отношениях между нами, и мы стали жить настоящей семьей.
Однажды вечером отец позвонил и грустным голосом сказал, что вынужден задержаться на работе. Когда он вернулся, мама уже легла спать, а я писала на столе в кухне-столовой эссе и одновременно смотрела телевизор. Увидев меня, он радостно спросил:
– Ты ещё не спишь? А мама уже легла?
– Да, – ответила я. – На ужин есть только суп мисо и рыба. Будешь есть?
– Прекрасно, – ответил он и, пододвинув стул, снял пиджак и сел напротив меня.
Я зажгла газ под кастрюлей с супом и поставила тарелку с рыбой в микроволновку. Вечерняя кухня сразу оживилась. Неожиданно отец сказал:
– Мария, ты будешь есть сэмбэй?
– Что? – Обернувшись, я увидела, как он осторожно достает из портфеля завёрнутые в бумагу две порции сэмбэя и кладет на стол.
– Одна порция для мамы.
– А почему только две? – удивилась я.
– Сегодня к нам в фирму приходил посетитель и принёс это в качестве подарка. Я попробовал один, и он оказался очень вкусным. Поэтому два других я принёс вам. Это действительно очень вкусно, – без смущения объяснил отец.
– Тебе никто не сказал, что ты как мальчик взял это тайком, чтобы покормить дома собаку? – рассмеялась я.
Я представила себе, как взрослый мужчина потихоньку от всех укладывает в портфель две порции сэмбэя, чтобы отнести их домой.
В Токио овощи никуда не годятся и рыба тоже невкусная. Единственное, чем могут здесь гордиться, так это сэмбэем, – сказал отец, с удовольствием поедая подогретый мною суп.
Я достала из микроволновки рыбу и поставила перед ним.
Ну-ка попробую, – сказала я, сев за стол.
Я ощущала себя иностранкой, впервые взявшей в руки сэмбэй. Однако, откусив первый кусок, почувствовала, как мой рот заполняет горьковатый запах соевого масла, и это было очень приятно. Когда я сказала об этом отцу, он удовлетворённо кивнул.
Вспоминаю, как однажды, вскоре после нашего с мамой приезда в Токио, я случайно увидела отца, возвращавшегося с работы. Я только что вышла из кинотеатра и стояла у светофора. Небо было безоблачным, и заходящее солнце освещало тёмные окна окружающих зданий, которые, как зеркала, отражали всё происходящее вокруг. Был конец рабочего дня, и на перекрёстке рядом со мной собралась небольшая толпа мужчин и женщин с усталыми лицами. Некоторые разговаривали между собой с таким видом, будто не знали, куда им направиться после работы. Те, кто молчал, выглядели хмурыми.
