У Саши много времени очистилось на живопись, я сел за новую книжку, мы не тосковали и в нужду не впали. Только наблюдали, усмехаясь, как все наши передачи повторили раза три (а как же рейтинг?), а потом ещё и продали в Америку и Австралию. Я стал подумывать, что сбудется моя мечта. И через какое-то время (как оно мелькает быстро!) явился к Саше в мастерскую тот же самый гонец-посланник и передал нам Лёнино приглашение немедля изготовить ещё тридцать передач. Сбылась моя мечта, подумал я с восторгом, целиком и полностью сбылась в своём первоначальном виде. Мы с Сашей даже не переглянулись, и я мягко, вежливо сказал:
– Передайте Лёне, что его послали на хуй.
Глава славословия
В недавней своей книжке «Вечерний звон» я целую главу пустил под оды, дифирамбы и панегирики друзьям, которых поздравлял на юбилеях. Там же я писал об удовольствии от этих сочинений: пьяное застолье с таким восторгом принимает любой рифмованный текст, что чувствуешь себя творцом шедевра. Но какие-то из этих поздравлений не особо стыдно видеть и потом, поэтому я часть такого славословия друзьям решил и в новой книге напечатать. Мне очень приятно это делать, потому что все герои – люди штучные, и я не только ум их и способности в виду имею, но и человеческие качества. Таких сейчас рожают редко, говорила моя бабушка, желая похвалить кого-нибудь. И я с ней полностью согласен.
А начну я – с Сандрика Каминского. Подружились мы в Москве давным-давно, а ныне уже двадцать почти лет живём в одном доме. Это большое удовольствие – выпить вечером с соседом безо всякого особенного повода. Но об одной его черте – железной дружеской надёжности – хоть я в стихе и написал, но следует о ней сказать особо. На примере одного всего лишь факта. Когда меня уже осудили и пошёл я в лагерь по этапу, Тата услыхала от кого-то, что в пересыльных тюрьмах можно получить свидание. А из тюрьмы в Волоколамске, куда Сандрик её привёз, я уже отбыл. «Поехали искать», – спокойно сказал Сандрик, и они отправились во Ржев. В России расстояния не маленькие. Но куда важней другое: на дворе – восьмидесятый год. Карается любое соучастие в жизни людей, властями осуждённых, – множество уже известно случаев такого подлого воздаяния. А Каминский – кандидат наук, доцент в столичном институте. Но, ни секунды не колеблясь, он повёз жену преступника по пересыльным тюрьмам. А всё прочее об этом моём друге – в оде на его семидесятилетие:
Когда-то Сандрик был доцентом,
он юных дурней обучал,
и в том, что мыслит он с акцентом,
его никто не уличал.
С тех пор, как вылез из пелёнок
и сразу стал на баб глядеть,
мечтали сотни сандрильонок
таким Сандрилой завладеть.
Но посреди любовной хляби
Сандрила видел свой билет:
пристал в метро однажды к бабе
и с нею счастлив много лет.
Ещё добавлю между строчек:
блюдя супружеский обет,
зачал он двух отличных дочек
и нынче стал безумный дед.
Владея даром вмиг понять,
где что прогнулось и помялось,
умел Сандрила починять
и то, что даже не ломалось.
Весьма надёжный друг Сандрила:
на виражах судьбы злодейской
он – как железные перила
на скользкой лестнице житейской.
Ему светили все дороги,
но был неслышный Божий глас,
и вдруг Сандрила сделал ноги
и оказался среди нас.
Хотя не ходит в синагогу,
но с Богом он интимно дружит:
Сандрила тем и служит Богу,
что вообще нигде не служит.
И не стремится никуда,
одной идеей крепко связан:
«Господь позвал меня сюда —
Он и кормить меня обязан».
Бог понял мысли глубину
и принял это испытание:
Он через Любочку-жену
послал Сандриле пропитание.
А Сандрик вызвал счастья стон,
поплывший как-то над державой,
когда собрал машину он
из ничего и гайки ржавой.
Одну черту его не скрою,
и знает каждый, кто знаком:
он мудр настолько, что порою
глядится полным мудаком.
Кто прибегал к его советам —
их у Сандрилы полон рот, —
прекрасно знают, что при этом
всё обстоит наоборот.
Вкуси от мудрости, приятель,
однако сам не будь лопух,
так через Сандрика Создатель
в нас развивает ум и дух.
Любых поступков одобритель,
ума немыслимый запас,
Сандрила – наш путеводитель,
а также атлас и компас.
И, не бросая слов на ветер,
сегодня мне сказать пора,
что не случайно так он светел:
он тайный праведник. Ура!
А начало дружбы с Ициком Авербухом вспоминается легко: двадцать два года назад он встречал нашу семью в Вене, он тогда работал в Сохнуте. Я запомнил эту встречу навсегда. Мы стояли тесно сбившейся, усталой и слегка растерянной группой: только что удалилась большая толпа наших самолётных попутчиков – они летели в Америку. К нам подошёл невысокий быстроглазый человек, приветливо сказал, чтоб мы не волновались, всё будет прекрасно, он сейчас вернётся и всё время будет с нами. После чего, обратившись ко мне, как будто мы давно знакомы, коротко сказал: «Губерман, пойдёмте со мной!» И я за ним пошёл, слегка недоумевая, откуда он меня знает. Попетляв по коридорам (он быстро шёл впереди), мы нырнули в какую-то дверь, и я впервые в жизни оказался в западном баре. Глаза мои тут же растеклись по сказочному обилию выпивки, а когда я обернулся, в руке у меня возник большой бокал коньяка. «Наш общий друг художник Окунь попросил вас встретить именно таким образом», – объяснил мне Ицик Авербух. И у меня непроизвольно брызнули слёзы. А после Ицик стал работать в Джойнте, занимаясь делом удивительным: он распределяет американскую гуманитарную помощь бедствующим еврейским семьям на территории России, Украины, Грузии и каких-то ещё бывших республик. Я ему к пятидесятилетию написал как-то стишок, откуда пару строф и позаимствую для начала:
В Одессе брюки некогда надев,
ты попусту не лез в борьбу с режимом,
но щедро наделял ты юных дев
своим ветхозаветным содержимым…
Друзьям ты и поддержка, и опора
по жизни скоротечной и шальной,
любая, где ты трудишься, контора
становится притоном и пивной…
А на шестидесятилетний юбилей (как же молод он, мерзавец!) я о нём написал гораздо подробней:
Я помню, как, исход верша,
в душевно-умственном провале,
достичь земли своей спеша,
мы в Вене грустно застревали.
