— Откроют для всех, тогда непременно схожу, — говорил Белкин, ничего не замечая. — Кстати, у тебя-то какое впечатление?
— Прекрасное. Очень интересные работы. И помещение идеальное.
— Идеальное, значит? — Белкин добродушно сощурился. — Не ты ли говорил, что Манеж строился для верховой езды и лошади выглядят в нем лучше, чем картины…
И тут неожиданно лицо Белкина вспыхнуло поразительной улыбкой. Это было его давнишнее, незабываемое свойство: редкого обаяния улыбка внезапно ярко преображала его неизбывно удрученное лицо, придавая ему удивительную человечность, некую глубокую, светлую осмысленность. Улыбаясь, он легонько взялся за пуговицу на сухановском пиджаке.
— А еще ты говорил, что в этом есть своя логика, потому как большинству художников, которые сюда допущены, место на конюшне. Помнишь, Толя?
Это было уму непостижимо, просто уму непостижимо — как ему удалось сохранить такую улыбку; смущало и другое внезапное открытие — взгляд у Белкина тоже остался прежним: хотя под глазами появились мешки, веки набрякли, а к вискам тянулись морщины, во взгляде его плясал все тот же огонь, обжигавший былой темной, радостной жизнью.
— Нет, не помню, — натянуто ответил Суханов. — Не знаю… Может, и говорил. Так или иначе, здание переоборудовано… — Он запнулся и торопливо добавил: — Теперь тут все изменилось.
Посмотрев на него в упор, Белкин скривился, кивнул и отпустил его пуговицу. Огоньки в его глазах погасли, а усталые складки возле рта обозначились еще резче.
— Занятно, — произнес он ровным тоном, — по-моему, тут ничего не изменилось. Я ведь хожу практически на все выставки. Чтобы держаться, так сказать, в курсе последних достижений. Не то чтобы я их здесь увидел, но надежды не теряю.
— Да, — выжал из себя Суханов, не придумав ничего лучше, и поправил очки.
Ситуация сложилась неловкая — неловкая и ненужная. Под козырьком было так мало места, что при каждом движении они мягко соприкасались плечами, а мокрый сумрак плескался все ближе, угрожая их тесному прибежищу, облизывая границу сухого островка, уже просачиваясь в начищенные до блеска ботинки Анатолия Павловича. Ему не терпелось вырваться, добраться до дому, где тепло, светло и уютно, напиться перед сном чаю… Встреча затягивалась, безбожно затягивалась, и он знал, что нужно ее пресечь, немедленно, единым махом, но, как ни странно, не находил для этого сил, точно беспомощно увяз в изнурительном, бесконечном сне. На фоне длительной паузы мимо них пробежала девушка с короткой стрижкой, и под разлетающимися полами ее плаща Суханову померещился край желтого платья, но она промелькнула так быстро, что разглядеть получше не удалось. Белкин тоже смотрел, как она таяла под дождем.
— А Нина здесь? — спросил он, когда следы девушки смыло водой.
— Она устала, пораньше ушла, — ответил Суханов и добавил, указывая на противоположную сторону улицы: — На нашей машине с водителем уехала.
— Вот как… Жаль. Надеялся ее повидать. Думаю, она нисколько не изменилась.
— Все мы меняемся, — сказал Суханов. — Никто моложе не становится.
Господи, это уже по второму кругу, в унынии подумал он.
— А как… э-э… Алла поживает? — спросил он, чтобы только не молчать.
— Ты разве не слышал? Она давным-давно от меня ушла. Теперь замужем за учителем математики. Трое детей. Но поживает хорошо — спасибо, что спросил.
— Извини, не знал… А вообще… Сам-то как?
— Спасибо, неплохо. Живописью занимаюсь, то, се. А ты?
— Не жалуюсь, не жалуюсь… — Он кашлянул и переступил с ноги на ногу. Их плечи опять столкнулись. — Смотри, дождик вроде кончается.
Дождь не утихал.
— Да, похоже на то, — согласился Белкин. — Ты сейчас куда? Я на метро. Может, пройдемся? У меня зонт есть.
— Я бы с радостью, но… Мне в другую сторону, — ответил Суханов, неопределенно махнув рукой.
— Конечно, я понимаю, — негромко сказал Белкин. — Ну, счастливо тогда, Анатолий. Удачи тебе и все такое прочее.
Он поднял ворот бордового пиджака, извлек из кармана растрепанный зонтик (это же надо додуматься: мокрый зонт в карман сунуть!) и, не оборачиваясь, шагнул в темноту. Суханов заметил, что он сутулится. Как странно, раньше ведь прямо держался, подумалось ему — и эта непрошеная мысль тотчас же вызвала какой-то отголосок прошлого, задела одинокую дрожащую струну, чей звук поднимался все выше и выше у него в груди, будоражил смутные желания и, нераздельно от них, пронзительную, незнакомую грусть. Он посмотрел вслед Белкину, который брел сквозь ненастье, держа над головой кособокий зонт с торчащей наружу спицей, и подумал с горечью: какие мы все-таки дураки — а жизнь-то, считай, и прошла. У него перехватило горло, и на одно мгновение он было испугался, что голос пропал и окликнуть не получится… Но спазм быстро миновал.
— Лева, погоди! — выкрикнул он.
Сперва ему показалось, что Белкин не слышал, что его слова унесло дождем. Потом Белкин оглянулся. Он усмирял зонтик, напрочь отбившийся от рук.
— Слушай, Лева, а ты зачем сегодня приходил?
— Да просто мимо шел, а тут хлынуло — решил переждать! — прокричал в ответ Белкин.
Суханову не был виден его взгляд — темно, далеко.
— Но… у тебя ведь зонтик! — крикнул он снова.
— А толку-то — сам видишь.
— Да, вижу, в самом деле… Ну, счастливо тогда. Передавай привет… в смысле, будь здоров!
Белкин не двигался с места. Зонтик обезумевшей птицей трепыхался у него над головой. Минуло несколько секунд, тоскливых и нескончаемых, как человеческий век. Пробормотав что-то неразборчивое, Белкин прямо по лужам двинулся назад, с каждым шагом обдавая себя брызгами. Когда он остановился перед Сухановым, лицо его было омыто дождем.
— Ладно, соврал я, — сказал он хмуро. — Тебя хотел перехватить. Вас с Ниной. Узнал, что сегодня просмотр, и решил: другого случая не будет.
Яростно сплющив зонтик, он бросил его к ногам и стал рыться в отвисшем кармане. Оттуда сбежала золотая обертка от конфеты, закружилась на ветру и тут же утонула. В необъяснимом напряжении Суханов следил за его руками. Наконец Белкин вытащил какую-то глянцевую открытку и сжал ее меж ладонями.
— Вот, хотел вручить, — сказал он. — Это в ближайшую среду. Естественно, без всякой помпы, в газетах не напишут… В общем, я теперь вижу, что напрасно все это затеял, тебя вряд ли заинтересует, так что…
Суханов без слов протянул чуть дрогнувшую руку. Белкин заколебался, пожал плечами и сунул ему открытку. На ядовитом кислотно-зеленом фоне дико прыгали в разные стороны бессмысленные цветные буквы. Суханов снял очки, размазал по стеклам воду и сделал вторую попытку. Буквы начали выстраиваться в более или менее предсказуемом порядке и образовали, хотя и не сразу, а лишь через минуту-другую, короткий текст: «Л. Б. Белкин (1932—). Москва сквозь радугу»; и ниже, петитом, адрес, даты, часы работы…
