Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
Все это было изложено в виде сценария. Начинался он так:
«Американские насильники насилуют вьетнамскую женщину в голом.
Женщина в голом зовет на помощь.
Подлые смехи».
Вьетнамцу накануне показывали альбом репродукций и научили выражениям «женщина в синем», «женщина в черном», «женщина в белом». В самом деле, если есть «женщина в белом», почему бы не быть «женщине в голом»?
И ничего смешного. «Женщина в голом», которую насилуют американские насильники, — это трагедия. Особенно если рядом или где-то поблизости раздаются «подлые смехи».
Трагедия, да. Но трагедия слишком красивая. Кстати, как потом стало известно, сценарий про «женщину в голом» вьетнамское руководство не утвердило. Видимо, в «женщине в голом» оно усмотрело что-то красиво-легкомысленное, то есть южновьетнамское, буржуазное, а стало быть, не совместимое с задачами социалистического строительства и заветами товарища Хо Ши Мина.
Семилетний «ребенок в голом» — это совершенно некрасиво, не легкомысленно и не буржуазно. Это стыд и позор.
Каждый год в школе перед первым сентября нас подвергали «медосмотру». Заканчивался этот медосмотр унизительной для всякого ребенка процедурой. Медсестра заставляла каждого лечь на кушетку, животом вниз. Потом она стаскивала с лежащего ребенка трусы и колола ему в попу «гамму глобулина». Это было не просто больно. Это было больно и одновременно позорно. Особенно когда медсестра стаскивала с тебя трусы, а потом отходила к медицинскому столику взять шприц. Ты лежал кверху попой, а на тебя глазели одноклассники, толпившиеся у входа в процедурную. Ты лежал совершенно голый (спущенные до колен трусы не в счет), беззащитный и одинокий. Ожидание укола, пока медсестра наполняла шприц возле столика, длилось целую вечность. Ты ощущал на себе, своей голой и позорной попе взгляды одноклассников.
Особенно девочек.
«ГАММА ГЛОБУЛИНА». Когда я слышал это сочетание слов, одиночество казалось мне особенно непереносимым.
В результате у меня появился друг. Звали его Миша Старостин. Белобрысый худенький мальчик, небольшого роста. Очень шустрый и самостоятельный. Старостин часто получал двойки. Еще чаще, чем я. Просто потому, что его призвание было не учиться, а учить. Кстати, многие не понимают, как такое бывает.
Бывает, и еще как.
Вот возьмем, к примеру, меня. Я был абсолютно необучаем. Совсем как Миша Старостин. Неслучайно он стал моим другом. Сейчас, правда, я преподаю в университете. Я, бывший двоечник и «башколов». Один раз какое-то существо, почти похожее на женщину, где-то публично высказалось в том смысле, что, мол, Аствацатурову напрасно разрешают преподавать «таким как мы» (как она, в смысле). Я ее однажды внимательно разглядел. И решил, что, да, к «таким как она» меня действительно не стоит допускать. Карикатура в книжке — вещь вполне приемлемая. Но когда природа пробует себя в этом жанре, тут уж не до смеха. Душа уходит в пятки.
И вот я преподаю литературу, читаю лекции.
А Старостин сидит в колонии строгого режима.
Я часто задумывался, почему наши судьбы так по-разному сложились?
Один питерский искусствовед мне как-то признался:
— Я, между прочим, Андрюша, хорошо помню тебя маленьким. Тихим двенадцатилетним мальчиком в круглых очках с толстыми стеклами. И мне всегда казалось, что ты когда-нибудь попадешь в тюрьму.
Жизнь распорядилась иначе. Пока, во всяком случае, я на свободе. А Старостин в колонии. Очень странно. Оба мы были необучаемы. Учителя от рождения. Разница, видимо, заключалось в том, что Мише ВООБЩЕ не требовались наставники. Мне они тоже вроде бы не требовались. А вот Миша мне был необходим.
Я всего боялся. Боялся тех, кто сильнее меня (ими были почти все окружающие), боялся собак, боялся оказаться голым на кушетке, боялся «гаммы глобулина». Старостин был физически слабее меня. Но он ничего не боялся. И никого. Даже хулиганов-силачей. Он от них, правда, всегда убегал. Но никогда их не боялся. Бегал Миша быстро. Оказавшись на безопасном расстоянии, он останавливался, поворачивался к своему врагу и начинал обзываться. Очень обидно и долго. До тех пор пока враг не выходил из себя и не бросался за ним вслед, размахивая кулаками. Тогда Миша снова пускался бежать и, увидев в какой-то момент, что враг опять далеко позади, устал и остановился отдышаться, опять принимался его дразнить. И так до бесконечности. В конце концов, обессиленный драчун шел восвояси, а Миша Старостин следовал за ним, улюлюкая и призывая всех (даже если рядом никого не было) посмотреть на «этого говночиста», который мало того что дурак, еще и бегать не умеет. Впрочем, иногда Мишу ловили и били. Он плакал, но все равно по привычке продолжал обзываться. Его снова били, но и это не помогало. Драчуны-старшеклассники предпочитали с Мишей не связываться. Себе дороже.
Я хотел стать таким, как Миша. Мы очень быстро поладили. Миша меня регулярно просвещал. В частности, мой словарь обогатился замечательным словом «жопа». Не то чтобы я совсем не знал этого слова. У себя во дворе мне не раз приходилось его слышать. Но с появлением Миши Старостина оно стало для меня неотъемлемой частью повседневности.
На некоторых занятиях мы сидели за одной партой, и Миша постоянно открывал мне новые стороны жизни.
Однажды на уроке пения учительница сказала:
— А сегодня, дети, мы будем проходить гамму, до-мажорную гамму.
При этих словах Старостин толкнул меня в бок, многозначительно подмигнул и захихикал.
— Чего? — удивился я.
— Гамма… — Миша давился от хохота. — Слыхал? Она сказала «гамма». Гамма глобулина. НОТКИ В ЖОПУ ВВОДЯТ!!!
Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я бы не смог придумать ничего подобного. А тогда я легко представил себе эту картину. Представил и от неожиданности громко расхохотался. После чего нас обоих выставили из класса.
Ленин и скелеты
На уроках по чтению ни я, ни он не отвлекались. Старостин учил меня рисовать скелеты и гробы. С гробами все было просто. А вот скелеты поначалу не получались. Особенно их кости, заканчивающиеся с двух сторон сложными закруглениями. Скелеты были разными. Один с любопытством высовывался из своего гроба. Другой сидел за рулем автомобиля. Третий стоял возле дома на посту. Мы старались фантазировать. Я даже нарисовал целую семью скелетов: большие скелеты, папа и мама, держат за руки маленьких скелетиков, детей. Старостин, увидев это, тут же забрал у меня листок бумаги и пририсовал еще пару понурившихся, сгорбленных скелетов, опирающихся на палочки. «Бабушка» и «дедушка».
Помню, на одном из уроков учительница Валентина Степановна вслух читала нам стихотворение о Ленине:
Вверх идут ступени.
В доме тишина.
Здесь работал Ленин,
Сидя у окна.
Приоткрыты шторы.
И видны вдали
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
