В разгар июля приятель пригласил меня к себе на дачу в гости. Уже неделю, как ладони зноя Москве бока, как банщик, разминали, так что к субботе стало невтерпеж, и потому я был ужасно обрадован любезным приглашеньем. Он позвонил под вечер накануне. Но утром обнаружились дела, и не дела, но так – делишки, то есть мне нужно было кое-что состряпать: бодяжное, никчемное занятье, но то, что в понедельник кровь из носу заказчику взбрело вдруг получить.
И вот, порядком натерпевшись в офисе, в котором вдруг вырубился кондиционер, – скорей наружу я выбрался в теплейший нежный вечер. Москва, хребтом бульвара изгибаясь, вела меня к Таганке, остывая не сразу – будто на излете дня дыша остаточным теплом заката, и постепенно наливалась к ночи блаженных сумерек прохладной влагой. Войдя в метро, я двинул по кольцу и выбрался наружу на N-ский вокзал, купил билет и тронул дальше – на поезде, до пятой зоны, взяв бутылку пива на перроне, чтобы остыть самому и снять досаду на то, что день пошел коту под хвост.
Полупустой вагон. В купе всего один сосед. «Располагайтесь», – так он приветствовал меня, и больше – убрал с колена ногу, дав проход.
Подвесил свой рюкзак, уселся.
– Будем знакомы – Алексей Васильевич, – попутчик добро улыбнулся, и я в ответ кивнул.
Слово за слово – и разговорились: ни о чем, но очень мило.
Однако вскоре пришел отряд билетного контроля: громила в маскировочном костюме поставил галочку в моем клочке и вывел, взяв под локоть строго, соседа – потому что оказался «зайцем»: повлек в ближайший тамбур разбираться.
Я же забыл о них, едва лишь взглядом проводил.
Я вынул ножик свой швейцарский, откупорил бутылку и с приятной жаждой предался утолению и скорости, с которой поезд покидал Москву, как будто тяжесть лишняя в ее границах добавлялась.
Вдруг погасло освещение в вагоне, и в дальнейшем история вот эта происходит в едва прозрачных сумерках (луна, повиснув на кукане проводов, тянулась гулко за движеньем).
Внезапно из тамбура доносится возня и шум, и звуки грубые неясной ссоры. И я решаю выйти покурить, поскольку неохота, чтоб громила хоть как-то навредил соседу, который был столь мил со мной и ясен лицом и голосом: редчайший случай среди попутчиков, да и вообще.
Стою, курю у створки, неплотно сдвинутой, напор движения впускает в тамбур свежий воздух, освобождение от духоты. Громила, явно поостыв с того, что есть теперь свидетель вымогательств, давит на пассажирскую совесть. Сосед ему еще раз повторяет, что готов сойти сейчас же на ближайшей, – и вот уже платформа, огоньки, дверь разъезжается, и он выходит. Громила же бросается вдогонку команде «ревизоров», рванув поспешно в следующий вагон.
Окурок вылетает в щель перед платформой. Я возвращаюсь к рюкзаку, в потемки, электричка мчит и воет. И тут я вижу, что в купе моем расположились странные субъекты. Она и он… И все предельно смутно, но ясное дыхание волны предчувствия – все, что, по сути, нужно для видения. Я сразу понял, что здесь дело швах. Какой-то древний уловил я контур. Вдруг я озяб смертельно. Поезд завис трассирующей цепью над жизнью, над небытием, и все вдруг провалилось.
Я сел поспешно, чтобы скрыть смущенье.
Почувствовал – там тоже чуют случай: беседа их мгновенно оборвалась с моим приходом. На руку же мне был вязкий сумрак, слабо усложненный скамейками, тенями пассажиров, разлившийся от выключенных ламп; к тому же лесополоса восстала стеною в окнах, заслонив далекий рой огней поселка… В общем, я… Я не был узнан. Сложил руки на коленях, уткнулся в них лицом и сделал вид, что сплю.
Спустя долго – пока не убедились, что я заснул, – их разговор продолжился. На всякий случай, дотянувшись, он тронул меня за плечо и негромко позвал: «Эй, товарищ».
Сгинув, я не реагировал.
Тогда он обратился к ней:
– Так что там было дальше? Как прошло?
– Дальше?.. Он как-то выгнулся пронзенно, ноги его уже не слушались, поэтому попытка привстать, податься, задыхаясь, и как-то двинуться по направленью к двери мгновенно провалилась. Он осел. Рванул рубаху на груди, пуговица под столом скакнула. Вдруг он весь взорвался кашлем, кашлем – словно пытаясь выкашлять свою же смерть, которая теперь уже пустила корешки и стеблем в мозг ползет. И вдруг затих внезапно. Шея надломилась. Голова о спинку кресла билась глухо. Пена сползла на подбородок. Бутон, как будто лопнув, распустился, и шар, сорвавшись с губ, поплыл к окну. И, чуть помедлив у фрамуги – солнцем, исчез в закате, плавившем каемку небесную поверх деревьев, одним из сгустков этой плавки…
– А чем вы таким особенным пользуетесь, что дает столь странный эффект?
– У меня был приятель, студент биофака. Ничего особенного, но однажды он похвастался, что, мол, у себя в лаборатории забавы ради синтезировал необычный яд. Действие его – паралич дыхания, мгновенно. Но главное, после его никак нельзя обнаружить никакими криминалистскими анализами. Из кухонного шкафчика он вынул дымчатую склянку, глянул на свет, поставил обратно. Я запомнила полку, третья сверху. И потом – не знаю, что взбрело мне в голову, – я улучила момент и стянула наугад четыре пузырька из шкафчика. Их там целый склад, все блестят. Мне понадобилось время, чтобы выяснить, в какой именно склянке находится нужное вещество.
Я засыпал. Сон был защитной реакцией. Требовалось срочно перевести в неправдоподобную мякину сна – и так обезопасив себя и весь мир, – этот узнанный голос и то страшное, нелепое, что он произносил. Чтобы уйти еще глубже, я инстинктивно вдавил в глазницы кулаки. Сжал сильней колени. Сдвинул локти. Что он такое говорит? Еще сильней. Чтобы не слышать. Были бы вторые веки – и их закрыл бы. Потому что страшно. Еще зажмуриться. Что между ними общего? Не встать и не уйти. Зажать ладонями уши – заметят. Зачем, зачем она это говорит. Я не хочу. Еще сильней. До колбочек. И палочек. Фасеточное зренье темноты. И в нем ячеистые своды. Неряшливые соты черных ос. Какой-то гул. Вагон – моторный, без пантографа. Должно быть, станция. Закрылись двери. И поезд тронулся, набирает ход. Я с ужасом предвосхищаю продолженье. Теперь она сказала, что на счету ее пятнадцать жизней, но яд закончился, и что теперь она «вся в поисках замены». Не может ли он чем-нибудь помочь? Я чуть не вскрикнул. В самом деле, ну каково все это мне, который – к счастью, что не узнан, – в вагоне темном поздней, предпоследней электрички встречает свою бывшую возлюбленную с каким-то гадом, но, вместо того чтобы отпрянуть и исчезнуть, слышит все…
И я решил, что брежу, брежу, и что вот эти голоса, они звучат внутри. Но все-таки, кто он такой – ее зловещий спутник, который так любезно предлагает свое участие в ее делах? С кем она сошлась? Вскочить и выбежать. Тогда раскроется все дело. Очередное поражение – клише и нонсенс. Но как мне только высидеть все это. Зажмуриваться глубже и сильнее. Но дальше – некуда. Медовые разводы. Плывут, переливаясь. Какой будоражащий голос. Но почему так откровенна? Яд. Вещество. Горячка. Поражение. Глаза готовы лопнуть. Тупая боль незрения. Невыносимо. Как мозг податлив. Как виноградины, глаза вдруг брызнули и растеклись. Успокоение, глубокий сон. В нем вязкая, весомая, словно исшедшая своей летучей светосилой жидкость, колышась плавно и легко, медлительно проталкивала меня к пробуждению.
