В гараже было жарко, как в тропиках. Лампочка под потолком тонула во влажном тумане. По запотевшему зеркалу на стене сбегали струйки воды. На верстаках вдоль стен был расставлен десяток раскаленных электроплиток. На десяти противнях над плитками в дрожащем мареве выпаривался из раствора мелкий сероватый порошок. Шумно работал вентилятор, вставленный в отверстие в стене, но не мог обеспечить приток свежего воздуха. Сипела газовая горелка. В носу щипало от какой-то химии. Все предметы внутри были также покрыты тонким слоем оранжевого порошка.
В гараже находились двое мужчин — один постарше, другой помоложе. Черные волосы и смуглая кожа выдавали в них уроженцев жаркого юга. Одеты они были на один фасон: семейные трусы, резиновые сапоги на босу ногу и перчатки с раструбами, взятые, по-видимому, из комплекта химзащиты. Рабочий помоложе деревянной лопатой, похожей на весло, мешал красную жидкость в большой металлической бочке. Его старший товарищ, прохаживаясь вдоль ряда плиток, следил за горелками и противнями.
— Днем еще ничего, — проговорила Людмила. — Но ночью… Рабочие жалуются, что спать невозможно. Как только гасишь свет, отовсюду начинают лезть крысы.
— Пусть спят при свете.
— Они все равно лезут.
— Тогда по очереди, — мрачно пошутил Бэха. — Один спит, другой крыс отгоняет!
Семен Семеныч огляделся по сторонам и зябко передернул плечами.
— Терпеть не могу это гадость, — пожаловался он Матросову, махнул рукой и вышел обратно на улицу.
— Но так же нельзя! Это все-таки люди! — возмутилась Людмила.
— Пусть чаще выбрасывают отходы. Крысы заводятся от грязи!
Бэха прошел к засаленной занавеске, отделяющей заднюю часть гаража и заглянул в углы. Матросов успел заметить ободранный край тахты, поставленной на стопку кирпичей, и смятое одеяло.
— Отходов вообще нет. А все продукты давно хранятся в алюминиевом бидоне.
— Вы что же, и спите здесь? — спросил Матросов.
— Они спят. А я местная, я ухожу домой.
— Рассыпьте вокруг яда, — сказал Бэха. — Я же привозил в прошлый раз. Яд вкусный. Крысы его любят.
— Яд не помогает.
— А что я сделаю? — огрызнулся Бэха. — Буду сам гонять их палкой? Мы заказали службу уничтожения. Но там очередь.
Людмила закусила губу и отвернулась. Матросов смущенно переступил с ноги на ногу.
— Что с товаром? Всё успели обработать? — спросил Бэха.
Людмила кивнула.
— Все двести кило?
— Осталось немного. Грамм, может, пятьсот… Через полчаса будет готово. Станете ждать?
— Нет. Заберем в следующий раз. Рецептура в норме? Ничего не перепутали?
В руках Бэхи появился химический ареометр — стеклянная трубка со встроенной шкалой и резиновой грушкой на конце. Он шагнул к бочке, отстранил рукой молодого рабочего и опустил ареометр в раствор. Рабочий утер пот с лица и оперся на лопату. Бэха грушкой набрал в прибор жидкости и поднял его к свету. Проверил что-то по шкале, кашлянул и спрятал ареометр в карман.
— Рецептура — это главное, — напомнил Бэха. — За рецептуру — головой!
Людмила с достоинством отвернулась. Это само собой разумеется. Даже и напоминать не стоило.
Бэха огляделся, улыбнулся пошире и хлопнул молодого рабочего по плечу.
— Как дела, земляк? Порядок?
Рабочий обнажил сахарные зубы в ответной улыбке.
— Мы привезли еще пятьдесят килограмм, — сказал Бэха Людмиле. — К завтрашнему дню сделаете?
Людмила пожала плечами. Раз надо, значит сделают.
Старший рабочий тоже улыбнулся, подошел к одной из плиток, вставил руки в брезентовые рукавицы, взялся за края противня и принялся встряхивать его в воздухе, перемешивая выпаривающийся раствор.
— Борной хватает? — покосившись на шум, спросил Бэха.
Людмила бросила взгляд на трехлитровую банку.
— Еще на пару дней…
— Мало… Завтра привезу еще, — сказал Бэха.
Бэха бросил недовольный взгляд на большого Матросова, который не знал, куда себя деть в тесном гараже, и сказал:
— Ну, а я — как договорились. Еду привез.
— Это хорошо.
— Все, как они просили: макароны, хлеб, лук…
— А майонез?
— И майонез.
Людмила кивнула.
— Еще нужны мыло и сигареты.
— Привезу. — Бэха огляделся по сторонам. — Ну, все! Давайте грузиться.
Людмила придержала его за рукав:
— Нет не все. Я еще должна сказать… — она отчего-то смутилась, но справилась с собой. — Я еще хотела поговорить о деньгах.
— О деньгах?! — Бэха сделал вид, что удивился.
— Да. Вы обещали платить каждую неделю, а прошел уже почти месяц! — Людмила покраснела. — Я даже не о себе, я о наших рабочих. Они живут в нечеловеческих условиях! Работают по 16 часов в сутки. А у них дома семьи! Ребятишки маленькие…
Бэха нахмурился.
— Деньги будут. Не волнуйтесь. Сегодня сдадим обработанный порошок — и расплатимся.
— Вы каждый раз так говорите. Мы отказываемся работать бесплатно!
Матросов с сочувствием посмотрел на красную Людмилы, смутился, крякнул и вышел из гаража.
Семен Семеныч сидел в кабине, по-шоферски положив локти на руль, и от нечего делать барабанил пальцами по приборной доске. Он покосился на Матросова, который забрался в кабину и уселся на сидении рядом с ним. Из гаража доносились возвышающиеся голоса: Людмила настаивала, Бэха не соглашался.
Матросов некоторое время сидел молча. Потом улыбнулся:
— Что нужно делать, чтобы коровы меньше ели и давали больше молока?
— Ну? — навострил уши Семен Семеныч.
— Их нужно меньше кормить и больше доить! — ответил Матросов.
СеменСеменович замер, а потом расхохотался. Хорошая шутка, он такой не знал.
— Ты это к чему? — сквозь смех спросил он.
— Сам не знаю, — пожал плечами Матросов. — Просто так.
Некоторое время Матросов молчал, улыбаясь каким-то своим мыслям, и следил за божьей коровкой, ползущей вверх по наружной стороне лобового стекла. Семен Семеныч несколько раз смотрел на него с интересом: а этот Матросов ничего, шутник. Он хотел было и сам рассказать какой-то анекдот, но Матросов вдруг заговорил опять.
— Знаешь, я люблю смотреть на маленьких детей. Когда, например, они во дворе играют, или в песочнице… — Матросов улыбнулся, представляя себе эту картину. — У них такие чудесные глаза — у всех без исключения. Потому что сердца еще чистые… И ждут они от мира только добра. Сидят они все вперемежку — синеглазые, кареглазые, черноголовые, белобрысые, — и не обращают на это внимание. А взрослые со всех сторон их учат уму разуму: смотри, не зевай, а то сосед отберет у тебя совок и ведерко; не будь раззявой и работай локтями; смотри, ты беленький, а он смуглый, значит чужой; стой за себя — он тебя коленом задел, а ты его лейкой, лейкой! Так их светлые души и портятся! Ведь маленький человек — как губка. Впитывает в себя все подряд, и плохое, и хорошее. И набирает в голову всякой ерунды. В его глазах появляется жестокость… и выражение такое неприятное — себе на уме…
