Потом она служила стряпухой в геологоразведочной партии, где укокошила одного ханурика ухватом.
Клавка утверждала, что покойник был жуткий подлюга, не раз гонялся за ней с ножом и травил всех подряд, особенно практикантов… Однажды он попался ей под горячую руку, когда она пекла хлеб… Клавка говорила, что печь хлеб — дело очень сложное и ответственное. Поэтому она так распсиховалась, особенно когда этот подонок опрокинул ее в корыто с закваской да еще пытался там изнасиловать.
— Всю выпечку погубил, скотина! — в сердцах восклицала Клавка и проклинала негодяя по матушке, совершенно забыв, что за свою пьяную выходку человек поплатился жизнью.
Нет, раскаяние Клавку не мучило ни секунды. Никто никогда не говорил ей о ценности человеческой жизни. Такие добродетели, как сострадание, пощада, были упразднены и навсегда изгнаны из нашего обихода вместе с религией. Клавка искренне недоумевала, почему нельзя так вот запросто укокошить подонка, который мешал людям жить и работать.
— Туда ему и дорога, — упрямо твердила она, — избавила мир от прохвоста. Пусть спасибо скажут.
Так она и на суде заявила, чем сильно настроила против себя прокурора и вместо двух лет условно схлопотала целых три безусловных.
После лагеря мать-старуха, пользуясь своими революционными заслугами, вернула Клавке ленинградскую прописку. Подруги устроили ее на работу в нашу типографию сначала уборщицей, затем экспедитором. Жизнь Клавки опять наладилась. Сильная, смелая, выносливая, она не гнушалась любой работы, выполняла массу общественных поручений и с великим энтузиазмом сервировала столы наших бесконечных застолий. Некоторое время она даже висела на Доске почета, что неудивительно: в нашей реальности не так много людей легких на подъем, всегда готовых прийти на помощь ближнему. Бывает, ни за какие деньги не найдешь человека, который поможет тебе при ремонте, переезде и так далее. Да что там говорить, иногда не то что помочь — выслушать человека некому.
Клавка для всех находила время. Все знали, что у нее трое детей и больная мать, — однако же вот находит. Клавку ставили в пример. И никому в голову не приходило, что, может быть, эта широкая общественная натура напрочь запустила своих детей. Но таких скользких вопросов наша общественность себе не задает.
Впрочем, Клавка не жертвовала собой и не насиловала себя нам в угоду: она от рождения была общественницей и органически не выносила дом и быт. Любые общественные дрязги интересовали ее куда сильнее, чем жизнь и здоровье собственных детей. Так уж она была устроена, такой странный это был человеческий феномен.
Мы любили Клавку, были благодарны ей за помощь и участие, а ее личная жизнь нас ни капли не интересовала.
В то время она еще висела на Доске почета.
Все началось с пустяка. Клавка не поладила с директором типографии. Это был майор пенсионного возраста, человек мелкий, паршивый, похотливый, скользкий, трусливый, дотошный и склочный. Он всех вокруг изводил мелкими придирками, совал нос во все конфликты и дрязги, а потом выносил всю эту грязь на общие собрания.
Каждое утро он стоял в проходной с секундомером в руке, и тошно было видеть, как виновато проскакивают мимо него пожилые заезженные бабы, а этот подлюга ехидно ухмыляется и заносит что-то в свою гнусную книжицу. Последнее достоинство отнимал он у людей такими своими подлыми приемчиками.
Или вот еще — завел моду: в поисках крамолы совал нос во все рукописи. Издательство было чисто техническое, и никакой крамолы там быть не могло, однако этот бдила не ленился читать все подряд и, что самое противное, оставлял на полях массу идиотских замечаний, вопросов и предложений. Таким образом, он задавал редакторам и корректорам громадную дополнительную работу.
У нас был завред, простой цензор, цензор из первого отдела, технический консультант — целый штат сотрудников, которые отвечали за издание. Директор типографии не имел к нам никакого отношения, но мы не могли запретить ему читать рукописи. Я думаю, что читал он их нам назло, — он знал, как мы его ненавидим. Он был мастер наживать себе врагов, он любил иметь врагов, без них он не чувствовал себя начальником.
За давностью лет я забыла имя старого идиота, но вы сами его легко узнаете: на каждом производстве имеется подобный.
В нашем отделе работала его пассия, Нелли Колесникова. Это лживое и гиблое создание, потомственная поблядушка, была ближайшей подругой Клавки, и та ненавидела директора типографии главным образом за его паскудное обращение с Нелли.
И вот однажды вечером Клавка убирала его кабинет. Он, как любой культовский чинуша, привык торчать на службе в нерабочее время, а порой даже ночевать тут же, на клеенчатом диване. Так вот, когда Клавка пришла с ведром и шваброй мыть у него в кабинете пол и уже приступила к этому делу, он вдруг не сдержался и хлопнул Клавку по заднице, как привык хлопать ее подругу Нелли. Ну а Клавка тоже не сдержалась, она вовсе не мечтала оказаться на месте Нелли, ее революционная кровь взыграла, и, не успев подумать, она в свою очередь съездила нашего ухажера половой тряпкой по физиономии. Тот с перепугу шарахнулся от Клавки, поскользнулся на мокром линолеуме, опрокинул и разбил бюст Ленина, который стоял у него на этакой высокой деревянной тумбе.
Эти тумбы-колонны — идиотское культовое изобретение, предназначенное исключительно для бюстов вождей, — давно вышли из обихода, но старый маразматик имел в своем кабинете целых пять таких колонн с бюстами Ленина, Маркса, Энгельса, Дзержинского и Брежнева.
Я думаю, если бы упал и разбился бюст Энгельса или даже Дзержинского, скандал еще можно было замять, но когда разбился центральный бюст, наш идиот потерял голову и прямиком ринулся с жалобами в партком, благодаря чему эта глупая история получила огласку.
Наши с радостью подхватили ее, и в мгновение ока инцидент оброс самыми невероятными деталями и подробностями, по которым выходило, что старый повеса изнасиловал Клавку-Танк в компании всех своих кумиров, а главный от гнева спрыгнул с постамента и разбился, после чего вошел ниспровергнутый каменный гость с усами и с трубкой и, молча взгромоздившись на чужой постамент, погрозил шалуну пальцем.
Всю эту бредятину придумала отнюдь не Клавка, она даже не подозревала о такой легенде, но расплачиваться пришлось все-таки ей. А дело было так. Проболев неделю, наш бдила пришел на работу и важно проследовал в свой кабинет, но тут же с жутким воем вылетел и прямиком полетел все в тот же партком. Испуганные сослуживцы в смятении толпились перед кабинетом, пока кто-то не осмелился распахнуть дверь.
Там на высоком постаменте громоздился уже не бюст, а сам Сталин в полный рост и даже с трубкой.
Некоторое время все ошалело молчали.
— Кто это сделал, господа?! — зловещим басом воскликнула Варька.
Кто-то фыркнул, и все, как тараканы, бросились врассыпную хохотать по своим углам.
Кто это сделал — мы так и не узнали (разумеется, не Клавка — это был не ее почерк), но с этого момента началась история Клавкиного падения.
