Книга Госпожа трех гаремов - Евгений Сухов

Шло время. Казань укрепляла свои западные границы. Осторожнее к восточному соседу стала относиться великокняжеская Русь. А в Казань, в услужение к Сафа-Гирею, из Крыма потянулись его близкие и дальние родственники.

Казанцы теперь не без печали вспоминали Джан-Али. Он был молод, доверчив и неопытен, но из него мог бы получиться хороший хан. О нем сожалели, печалились и тайком поминали в молитвах. Сафа-Гирей приблизил к себе выходцев из Крыма, которые оттеснили здешних эмиров и мурз. Даже казанские карачи не пользовались таким влиянием, какое имели вновь прибывшие из Крыма худородные огланы.

Крымчане держались особняком, сторонились казанских карачей и недальновидно пренебрегали их дружбой. Казанцы платили им тем же и вели с ними скрытую борьбу, стараясь заполучить расположение Сафа-Гирея. Крымские эмиры нашептывали казанскому хану о предательстве карачей. Жалобы падали на благодатную почву. Сафа-Гирей не мог забыть пережитого позора, когда он был изгнан из Казанского ханства. И вот сейчас, утвердившись на престоле, Сафа пестовал старую обиду.

— Они предали меня один раз, предадут и второй… — сказал как-то хан и стал долго перечислять своих недругов, стараясь не пропустить никого. Среди этого множества имен были знатные эмиры, карачи, уланы,[18]муллы. Иногда он замолкал, потом вспоминал кого-нибудь еще, и список его пополнялся новыми именами. — Все они на рассвете должны умереть. И созвать весь народ, пускай он посмотрит на казнь вероотступников!

Стоявший рядом с ханом мурза Фараби попытался возразить:

— А не слишком ли велик список?

Хан посмотрел на него и объявил:

— Запишите еще в этот список и мурзу Фараби.

Тот приложил руки к груди и изрек:

— Я умру за тебя с радостью, великий хан!

В ту же ночь все «неверные» были схвачены и брошены в зинданы. А Сафа-Гирей вышел к подданным на площадь и заговорил, подогревая толпу словами из Вечной книги:

— Все, что я делаю, идет от воли Аллаха! Хвала Аллаху, господу миров, милостивому, милосердному, властелину в Судный день! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, кого ты облагодетельствовал. На тех, которые находятся под гневом, и на заблудших!..

Рассерженная толпа с криками «Аллах акбар!» растеклась по узким улочкам города. И полилась кровь.

Ковгоршад закрылась в своих покоях и, воздавая хвалу Всевышнему, просила, чтобы беда обошла стороной. Сафа-Гирей так и не отважился предать смерти старейшую бике.

Утром следующего дня Ковгоршад отписала в Москву послание «брату своему и господину» Ивану Четвертому Васильевичу. «Казанский хан Сафа-Гирей все более свирепствует, — писала бике, — правоверных и неверных хватает без разбору и много! Мурз знатных и людей простых. Среди прочего народа много и твоих верных слуг».

А во дворе ханского дворца шли приготовления к казни. Ковгоршад прильнула лицом к окну. Внизу толпился народ. Казнь затягивалась. Солнце стояло высоко и палило нещадно. Палачи о длинные кожаные ремни правили узкие сабли. Среди обреченных бике рассмотрела и Махмуда. Он держался спокойно и, казалось, не страшился близкой смерти.

Ковгоршад застонала от боли:

— Они хотят расправиться со мной, казнив Махмуда.

Он рос при дворце Ковгоршад, находился в услужении у хана и был одним из немногих доверенных лиц бике. Но прошел не один год, прежде чем немолодая уже госпожа обратила внимание на робкого подростка. Он опускал свои большие карие глаза, когда Ковгоршад останавливала его посреди двора, и отвечал застенчиво:

— Слушаю, бике.

Только много позже она поняла, что за внешней робостью прятался далеко не юноша. А любовь его к Ковгоршад была так же горяча, как пар из кипящего казана.

Через час, по ленивому движению руки Сафа-Гирея, палачи рубили головы казанским эмирам, которые тут же насаживали на колья и показывали собравшейся толпе.

Махмуда казнили последним. Палач, словно раздумывая, закрыл глаза и помолился Аллаху. Вороненая сталь заиграла на солнце тонкими бликами. А потом палач с размаху опустил клинок…

Ковгоршад закрыла ладонями глаза.

— Не прощу! — Из ее груди вырвался стон. — Не прощу!

В одну из глухих ночей сторонники Ковгоршад собрались в ее дворце. Первой решила высказаться сама бике.

— Сафа-Гирей не простил своего прежнего изгнания и мстит за это казанцам. Из Крыма он призвал родственников, которых возвысил над нами. Они бесчинствуют и грабят наш народ. Он считает Казань своим улусом. Его действия не угодны Аллаху. Он должен заплатить за смерть казанцев!

Мурзы одобрительно кивали. Бике права во всем. Слишком часто в Казани льется кровь безвинных. Хан чересчур дерзок. Он не признает над собой суда и вольно распоряжается судьбами и даже жизнями эмиров. А земли убитых сановников хан забирает себе в казну и раздает мурзам из Крыма. Младшие сыновья эмиров по его воле делаются нищими. Нет уверенности в том, что завтра кто-нибудь из присутствующих не отправится вслед за казненными…

— Эти Гиреи ведут себя на земле Казанской так, словно они являются истинными хозяевами ханства! Сегодня они уничтожили наших друзей, завтра уничтожат нас! — страстно продолжала Ковгоршад. — Мы не можем и не должны смириться с засильем Гиреев. Нужно скинуть с себя это ярмо, только тогда мы сможем вздохнуть свободно, только тогда наш народ почувствует облегчение.

— Но что ты предлагаешь, дорогая бике? — спросил эмир Чура Нарыков.

— Я предлагаю обратиться за помощью к западным соседям, к московскому властелину Ивану.

— Из одной кабалы в другую, уважаемая бике? — произнес Булат Ширин. Потом, подумав, добавил: — Впрочем, у нас просто нет другого выхода, надо просить помощи у урусского хана.

— Я уже написала ему и получила ответ, — сказала Ковгоршад. — В послании он назвал меня своей сестрой и ответил, что сможет помочь и оружием, и войском, если мы сами начнем сгонять Сафа-Гирея с ханства.

— Твоей мудрости, бике, нет предела, — вздохнул Чура Нарыков, — но кто станет на ханство после Сафа-Гирея? Не стало бы еще хуже!

— Пусть же будет на казанском престоле с разрешения московского государя наш бывший хан Шах-Али. А там Аллах подскажет нам, как быть дальше.