Она глядит мне прямо в глаза и, плотно накрыв мою руку своей, начинает рассказывать сама: моя мать уже больше десяти лет живет одна. Встает в шесть, варит себе кофе, поливает цветы, слушает новости по радио, пьет кофе, приводит себя в порядок — на все на это много времени ей не требуется, хватает и часа. К семи утра ее день заканчивается, потому что заняться ей больше нечем. Но два месяца назад соседка рассказала маме про ваш блог, и она сразу же захотела посмотреть, что это такое. Позвонила мне, попросила немедленно купить ей «эту штуку» — под «штукой» она, как выяснилось, подразумевала компьютер, — быстро его освоила и довольно скоро, именно благодаря вашим тесемкам, кистям и подхватам, снова научилась радоваться жизни. Так что не надо говорить, будто у вас нет ответов!
Журналистка собрала свои вещички и сказала: я приду снова, думаю, тогда и ответы у вас найдутся.
Сказала и ушла. Часы показывали двадцать минут двенадцатого. Руки у меня дрожали, ладони взмокли, работать не было ни сил, ни настроения.
Я закрыла лавку и вернулась домой.
~~~
Не вела я дневника, как же…
Сижу вот сейчас над тетрадкой и улыбаюсь, разбирая свой девчоночий почерк.
Буквы «а» я писала печатными, вместо точек над «i» ставила кружочки, кроме как над «i» в имени некоего Филиппа де Гуверна: здесь я кружочки заменяла сердечками. Филипп де Гуверн. Я сразу его вспомнила. Он был самым умным в нашем классе, но и самым смешным тоже был он… Все дразнили Филиппа из-за дворянской частички «де» в фамилии, а я… я была отчаянно в него влюблена. Он казался мне нестерпимо привлекательным в этом своем дважды обмотанном вокруг шеи шарфе со свисавшими до пояса концами. Когда Филипп о чем-нибудь рассказывал, он, как в старинных романах, всегда употреблял простое прошедшее время, и меня околдовывала музыка его спряжений. Он говорил, что станет писателем. Может, прозаиком, а может — поэтом. А еще — что станет сочинять песни, и — в любом случае — девушки будут сходить по нему с ума. Все смеялись. Не смеялась только я одна.
Но я так никогда и не решилась к нему подойти.
Я листаю страницы своего дневника. Приклеенные билеты в кино. Фотография моего воздушного крещения — в Амьене-Глизи,[12]с папой, в 1970 году, мне было тогда семь лет. Теперь папа об этом даже и вспомнить не смог бы: после инсульта он живет только в настоящем времени, ни прошлого, ни будущего с тех пор, как он заболел, для него не существует. А его настоящее время длится всего шесть минут. Прошло триста шестьдесят секунд — и счетчик памяти обнуляется. Каждые шесть минут папа спрашивает, как меня зовут. Каждые шесть минут он спрашивает, какой у нас сегодня день. Каждые шесть минут он спрашивает, придет ли мама…
Вернулась к тетрадке и нашла, в самом конце дневника, ту запись, сделанную лиловыми школьными чернилами. Запись, сделанную незадолго до того, как мама рухнула на тротуар.
Мне бы хотелось, чтобы у меня была возможность самой распоряжаться своей жизнью, и я думаю, что это самый лучший подарок, какой мы могли бы получить.
Распоряжаться своей жизнью.
Я закрываю дневник. Я больше не подросток, теперь я взрослая — и потому плакать не стану.
Мне сорок семь лет, у меня ласковый, верный, непьющий муж; у меня есть двое взрослых детей и душа маленькой девочки, по которой я иногда так тоскую. У меня есть галантерейная лавка, которая, хотя год на год не приходится, все же приносит какой-никакой доход, так что вместе с заработком Жо нам хватает денег на приличную жизнь, на хороший отдых в Вильневе-Лубе, а когда-нибудь мы сможем купить машину, о которой Жо мечтает (я как-то видела подержанный «порше-кайен» за 36 000 евро, машина мне понравилась, и цена, по-моему, сходная). Я веду блог, который доставляет ежедневную радость маме журналистки из местной газеты, как, вероятно, и другим тысяче ста девяноста девяти аррасским дамам. К тому же совсем недавно — именно что благодаря такому количеству посещений — мне предложили размещать у себя рекламу.
Я счастлива с Жо и за все эти годы ни разу даже и не поглядела ни на какого другого мужчину… Вот только сказать, чтобы я хоть когда-нибудь распоряжалась своей жизнью, — этого тоже сроду не бывало.
Возвращаясь в лавку и пересекая площадь Героев, я внезапно слышу свое имя. Это двойняшки — они пьют кофе и заполняют лотерейные карточки. Сыграй хоть разок, умоляет меня Франсуаза, ты же не собираешься всю оставшуюся жизнь торговать галантереей! Почему бы и нет, мне нравится моя лавка, отвечаю я. И тебе больше совсем-совсем ничего не хочется? — подключается Даниель. Ну пожалуйста, пожалуйста, сыграй! Вздыхаю, подхожу к табачному киоску и прошу продавца дать мне карточку. Какую? А какие есть? «Лото» и «Евро-миллионы» — так какую вам? Понятия не имею. Тогда берите «Евро-миллионы», советует киоскер, там в пятницу разыгрывается большая сумма. Карточка стоит два евро, я протягиваю монетку. Прошу включить автоматику, генератор случайных чисел выбирает для меня цифры и звездочки, заполняются необходимые три строчки, и я получаю готовый билет. Сестры аплодируют.
— Наконец! Наконец-то наша милая Жо увидит ночью радужные сны! Прямо сегодня.
~~~
Я очень плохо спала.
Жо всю ночь промучился. Его тошнило, рвало, у него был понос… А до того несколько дней подряд он — это мой-то муж, который никогда ни на что не жалуется! — ныл, что у него все тело ломит, ни сесть, ни встать, и знобит постоянно. Он и правда все время дрожит и ежится, и вовсе не оттого, что я кладу прохладную руку на его пылающий лоб, и не оттого, что растираю ему скипидарной мазью грудь, чтобы хоть немножко унять кашель, который его душит, и уж тем более не оттого, что напеваю детские песенки, стараясь его успокоить.
Ничего не помогало. Вызвала врача. Пришел, поставил диагноз.
Вероятнее всего, сказал врач, это грипп A/H1N1 — свиной, значит, тот самый подлый убийца…
Странно, ведь они там у себя на заводе принимают все меры предосторожности: «обязательное ношение маски, водно-спиртовой гель, регулярное проветривание цехов, запрет на рукопожатия и поцелуи». И на анальный секс, со смехом прибавлял Жо пару дней назад — понятно, до того, как его самого окончательно скрутило.
Доктор Карон прописал ему постельный режим, полный покой и противовирусное — осельтамивир (аналог пресловутого тамифлю). С вас двадцать восемь евро, мамам Гербетт.
Утром Жо все же заснул, и я, хотя у него совершенно не было аппетита, сбегала к Франсуа Тьерри за его любимыми масляными круассанами, а на тумбочку у кровати поставила термос с кофе. Так, на всякий случай…
Посидела рядом, посмотрела на него спящего.
