Воспитана она была в изрядной строгости одной высоконравственной и весьма образованной женщиной, которая умерла приблизительно за год до ее свадьбы. Благодаря тому что ее матери уже давно не было в живых, а отец задолго до смерти вовсе не вставал с постели и даже почти совсем лишился рассудка, в доме у них почти никто никогда не бывал, кроме ее дяди. Этот дядя зачастую гостил у них по месяцу и по два, особенно в зимнее время, так как очень увлекался охотой на бекасов, которые в изобилии водились неподалеку от их дома. То, что Сильвия не выросла деревенским сорванцом, объясняется лишь строгостью ее гувернантки и благотворным влиянием дядюшки. Но, может быть, жизнь в такой глуши все-таки внушила ей склонность к некоторой дикости и необузданности, несмотря на суровое религиозное воспитание, которое она получила. Ее старая няня как-то сказала: «Мисс Сильвия всегда была дикаркой в душе». Но если она и была права, нужно все-таки сказать, что никто, кроме мужа, не имел случая заметить это.
В один прекрасный день, в самом начале января 1880 года, муж и жена отправились на прогулку в молодой лесок, расположенный на небольшой горе невдалеке от Райлендса. В то время они еще вели себя, как влюбленные, и никогда не разлучались. Гуляя по лесу, они услыхали лай гончих, а затем до них издали донесся звук охотничьего рога. Мистер Тэбрик с большим трудом добился согласия своей жены поохотиться с ним вместе на второй день Рождества, но это не доставило ей ни малейшего удовольствия, хотя она и была большой любительницей верховой езды.
Услышав знакомые звуки охоты, мистер Тэбрик ускорил шаг, чтобы побыстрее дойти до опушки леса, откуда он надеялся полюбоваться на гончих, если они завернут в эту сторону. Его жена стала отставать от него, а так как он держал ее за руку, ему невольно пришлось едва ли не тащить ее за собой. Прежде чем они дошли до опушки, она вдруг с силой вырвала у него руку и вскрикнула, так что он сейчас же обернулся.
Там, где секунду назад была его жена, теперь стояла маленькая ярко-рыжая лисица. Она смотрела на него умоляющим взглядом и даже чуть-чуть приблизилась к нему, поэтому он сразу понял, что глазами животного на него смотрит его собственная жена. Вы легко можете себе представить, как он был потрясен; весьма вероятно, что его возлюбленная пережила не меньшее потрясение, убедившись, что приобрела такой образ. В течение почти получаса они молча смотрели друг на друга, он с недоумением, она с мольбой, как будто хотела сказать ему: «Что со мной случилось? Сжалься надо мной, сжалься! Я ведь твоя жена!»
Он не сводил с нее глаз. Он был уверен в том, что узнает ее даже в таком обличье. И в то же время его терзали вопросы: «Неужели это она? Не сон ли все это?» Она тоже не отрывала от него умоляющего взгляда и, наконец, стала ластиться к нему, как бы желая убедить его в том, что это действительно она. Они прижались друг к другу, и он взял ее на руки. Забравшись к нему под пальто, она прильнула к нему и стала лизать ему лицо, все так же не сводя с него глаз.
Тем временем муж, глядя на нее, все старался что-то сообразить, однако никак не мог взять в толк случившееся и только утешал себя надеждой, что превращение лишь временное и она вот-вот снова станет его женой.
Ему даже вдруг пришло в голову, что он сам каким-то образом виноват в том, что произошло. Должно быть, все оттого, что он был гораздо больше любовником, чем мужем, и потому, если с ними случилось нечто ужасное, виновен во всем он, а не она.
Так прошло довольно много времени, пока наконец глаза бедной маленькой лисицы не наполнились слезами. Она горько (но совершенно беззвучно) плакала, дрожа при этом как в лихорадке. Видя ее слезы, он тоже не выдержал и долго рыдал, опустившись на землю. Но между всхлипами он все продолжал целовать ее, как будто она была настоящей женщиной. В порыве горя он даже не замечал, что целует лисью морду.
Так просидели они в лесу до тех пор, пока не начало смеркаться. Он вдруг опомнился и понял, что ему прежде всего нужно как-нибудь ее спрятать и отнести домой.
Он подождал наступления полной темноты, надеясь, что ему будет легче незаметно внести ее в собственный дом. Сперва он собрался застегнуть пальто, под которым она приютилась, но вдруг, снова охваченный горем и чувством жалости к ней, распахнул на груди жилет и рубашку, чтобы она могла прильнуть к его сердцу. Все мы в минуты безысходного горя склонны поступать не как взрослые люди, а как дети, которые всегда ищут утешения, прижавшись к материнской груди или крепко обнимая друг друга.
Когда окончательно стемнело, он с величайшими предосторожностями внес ее в дом; тем не менее собаки все-таки почуяли лисицу, и их уже ничем нельзя было угомонить.
Теперь, когда она была уже в доме, ему оставалось только спрятать ее от прислуги. Он на руках отнес ее в спальню и затем снова спустился вниз.
В доме у мистера Тэбрика было три прислуги: кухарка, горничная и старуха, которая была няней его жены. Кроме них, у него еще был грум или садовник (называйте его как хотите), человек холостой, а потому живший на вольной квартире и снимавший комнату поблизости у одной трудолюбивой семьи.
Спускаясь вниз, мистер Тэбрик наткнулся на горничную.
— Дженет! — сказал он. — Мы с миссис Тэбрик получили очень дурные известия. Ее спешно вызывают в Лондон, и она уже уехала туда, а я остался до завтра, чтобы привести в порядок все наши дела. На время мы уезжаем из дома, и потому мне приходится просить вас и миссис Брандт временно оставить у нас службу и уехать завтра в семь часов утра. Я конечно, заплачу вам за месяц вперед. Очень возможно, что мы уедем за границу, и я не знаю, когда мы вернемся. Пожалуйста, передайте это остальным, а теперь заварите мне чай и подайте в кабинет.
Дженет ничего ему не ответила, потому что была очень застенчивой девушкой, особенно в обращении с господами. Но когда она вышла на кухню, мистер Тэбрик услышал, что там завязался очень оживленный разговор, часто прерываемый громкими восклицаниями кухарки.
Когда она принесла ему чай, мистер Тэбрик сказал:
— Вы можете быть свободны. Идите укладывать ваши вещи и попросите Джеймса заложить лошадь к семи часам утра, чтобы отвезти вас на станцию. Сейчас я очень занят, но еще увижусь с вами до вашего отъезда.
Когда она вышла, мистер Тэбрик отнес поднос наверх. В первый момент он подумал, что в комнате никого нет и что его лисица убежала, потому что не обнаружил никаких признаков ее присутствия. Но через несколько мгновений он заметил, что кто-то шевелится в одном из углов комнаты; и, действительно, через секунду она вышла оттуда, волоча за собой капот, который ей как-то удалось на себя натянуть.
По всей вероятности, это выглядело уморительно; но бедный мистер Тэбрик был в ту минуту, да, пожалуй, и во все последующее время, слишком расстроен, чтобы оценить комизм этой картины. Он только тихонько окликнул ее.
— Сильвия, Сильвия! Что ты там делаешь?
Но сейчас же понял, в чем дело, и снова стал искренне обвинять себя. Как мог он сразу не догадаться, что его жене будет неприятно ходить раздетой, независимо от того, в каком она обличье? Теперь он уже не мог ни о чем думать, прежде чем не оденет ее должным образом. И он поспешил в гардеробную, чтобы принести ей оттуда платья на выбор. Но, как и следовало ожидать, все они были ей теперь велики. Наконец он остановился на пеньюаре, который она любила иногда надевать по утрам. Он был сшит из затканного цветами шелка и отделан кружевами. Рукава были совсем короткие, и потому сейчас он пришелся ей как раз впору. Пока он завязывал ленты, его несчастная жена застенчиво и скромно благодарила его нежными взглядами. Он устроил ее в кресле, обложив поудобнее подушками, и они вместе принялись за чай. Она очень изящно лакала из блюдечка и осторожно брала из рук мужа кусочки хлеба с маслом. Все это доказывало, или по крайней мере так ему казалось, что его жена все еще была самой собой. В ее поведении не проскользнуло ничего, что бы могло указывать на дикость или необузданность нрава. Напротив, она проявила такую деликатность и щепетильность, особенно своим нежеланием ходить голой, что он почувствовал огромное облегчение. Ему даже пришло в голову, что они могут еще быть очень счастливы вместе, если только им удастся совершенно отгородиться от внешнего мира.
