Обещаю, думает он. Угол шторы прилег неплотно, и с кровати Сантьяго виден клочок темнеющего неба. Можно догадаться, что там, на улице, над домом, над районом Мирафлорес[8], над городом Лима висит проклятый, всегдашний, пропитанный влагой туман.
II
Попейе Аревало все утро провел на пляже в Мирафлоресе. Смотри, глаза проглядишь, говорили ему девчонки, Тете сегодня не придет. И правда, в то утро Тете купаться не пришла. Обескураженный Попейе побрел домой и, когда поднимался по склону Кебралы, вдруг въяве увидел носик, и челку, и глазки, и взволновался до крайности: когда же, Тете, удостоюсь я твоего внимания? Когда он пришел домой, рыжеватые волосы еще не успели высохнуть, веснушчатое лицо горело от солнца. Сенатор уже поджидал его: иди-ка сюда, конопатый, есть разговор. Они заперлись в кабинете: не передумал? Твердо намерен стать архитектором? Нет, папа, не передумал. Вот только экзамены очень трудные, все рвутся туда, а принимают очень немногих. Но он от своего не отступится, из кожи вон вылезет, а поступит. Сенатор был доволен, что сын окончил коллеж без единой переэкзаменовки, стал к нему заметно ласковей и еще в январе начал выдавать ему на карманные расходы не пять солей, а десять. Но все равно Попейе не ожидал такого оборота: сенатор сказал, что раз уж так трудно поступить на архитектурный, то лучше в этом году не рисковать, позаниматься как следует на подготовительных курсах, чтоб на следующий год пройти наверняка. Как ты на это смотришь, конопатый? Замечательная мысль, папа, и даже глаза у него заблестели и лицо вспыхнуло еще сильней. Он будет сидеть над учебниками день и ночь, заниматься как зверь и на будущий год точно поступит. Попейе боялся этого каторжного лета — ни на пляж, ни в кино, ни на вечеринку, корпи над математикой, физикой и химией, а потом окажется, что все жертвы были напрасны, он не поступит, а каникулы пошли псу под хвост. А теперь ясно, как на американской цветной кинопленке, увидел он пляж Мирафлореса, волны Эррадуры, бухту Анкона, залы «Монтекарло», «Леуро» и «Колины» и дансинги, где он с Тете будет отплясывать болеро. Доволен, спросил сенатор, а он в ответ: ну еще бы! Как славно все складывается, думал он, пока они шли в столовую, а сенатор ему сказал: ну вот кончится лето, возьмешься за ум, обещаешь мне, конопатый? И Попейе пообещал. За обедом сенатор все подшучивал над ним: ну что, дочка Савалы еще не снизошла до тебя, конопатый? А Попейе, заливаясь краской, отвечал: немножко снизошла, папа. Мал еще такими глупостями заниматься, сказала мать, рановато начинаешь. Вот еще, отвечал сенатор, он уже взрослый, а Тете и вправду хорошенькая на загляденье. Только не позволяй, чтобы она тобой командовала, конопатый, а то, знаешь, женщины любят, чтоб их просили-умоляли, чего мне стоило добиться благосклонности твоей мамаши, а мамаша тут же закатилась от смеха. Тут зазвонил телефон, и дворецкий доложил: это вас, ниньо, ваш друг Сантьяго. Слышь, конопатый, надо срочно повидаться. В три в «Крим-Рика», пойдет? Ровно в три, конопатый. Смотри, он тебе веснушки-то ототрет, если не оставишь его сестрицу в покое, улыбнулся сенатор, а Попейе подумал, что отец сегодня необычайно хорошо настроен. Да ну что вы, мы ж с ним закадычные, но мать поморщилась и сказала: этот мальчик, что называется, с приветом. Тебе не кажется? Попейе взял ложечку мороженого — это кто вам сказал? — и еще кусочек меренги — лучше было бы мне уговорить Сантьяго, чтоб пришел сюда, пластинки бы послушали, и Тете позови, хилячок, просто посидим, поговорим. Кто сказал? Сама Соила и сказала, когда мы в пятницу, как всегда, играли в бридж. Она сказала, что в последнее время их Сантьяго совсем от рук отбился, они с Фермином просто не знают, что с ним делать, ссорится с Тете и с Чиспасом, не слушается, дерзит. Чего им еще от него надо, возмутился Попейе, он и так первый ученик.
— В Католический университет не желает, — сказала сеньора Соила. — Только в Сан-Маркос[9]. Так и заявил Фермину, прямо огорошил.
— Не вмешивайся, Соила, я сам его приведу в чувство, — сказал дон Фермин. — Это возраст такой козлиный, с ними надо обращаться умеючи. Скандалами тут только напортишь.
— Ему бы подзатыльник хороший, а не увещевания, быстро бы опомнился, — сказала сеньора Соила. — Ты сам ничего не смыслишь в воспитании.
— Вышла замуж за того мальчика, который приходил к нам, — говорит Сантьяго. — Попейе Аревало. Конопатый Аревало.
— Он, понимаете, расходится с отцом во взглядах, — сказал Попейе.
— Это какие же взгляды у такого сопляка? — рассмеялся сенатор.
— Сначала выучись, получи диплом, стань адвокатом, тогда можешь лезть в политику, — сказал дон Фермин.
— Его бесит, что дон Фермин помог Одрии свалить Бустаманте[10], — сказал Попейе. — Он против военных.
— Так он бустамантист? — сказал сенатор. — А Фермин, значит, считает его надеждой семьи? Зря. Видно, бог ума не дал, если восхищается слюнтяями вроде Бустаманте.
— Он, может быть, и слюнтяй, но достойный, порядочный человек и умел быть тактичным, — сказала мать. — А ваш Одрия — грубый солдафон. И чоло[11].
— Не забудь, ты разговариваешь с тем, кто представляет в сенате партию Одрии, — засмеялся сенатор. — Так что умерь-ка пыл.
— Он говорит, что будет поступать в университет Сан-Маркос потому, что не любит церковников и собирается быть ближе к народу, — сказал Попейе. — Но все дело-то в том, что ему лишь бы наперекор предкам. Скажут ему: поступай в Сан-Маркос — тут же отнесет документы в Католический.
— Соила совершенно права: в Сан-Маркосе он оборвет все связи, — сказала мать Попейе. — На хорошую дорогу можно выйти только с дипломом Католического.
— Ну, положим, и там полно индейцев, — сказал Попейе.
— Фермин, якшаясь с Кайо Бермудесом, загребает такие деньжищи, что его сыну можно не беспокоиться о связях, — сказал сенатор. — Ну, ладно, конопатый, отправляйся.
Попейе встал из-за стола, почистил зубы, причесался и вышел. Уже четверть третьего, давно надо было идти. Сантьяго, ты мне друг? Ну так помоги, замолви за меня словечко перед Тете. Жмурясь от ослепительного солнца, он поднялся по Ларко, остановился перед витриной «Каса Нельсон»: с ума сойти, вот эти бы замшевые мокасины, эти коричневые брючки, эту желтую сорочку. Он первым пришел в «Крим-Рика», уселся за столик, чтобы видеть весь проспект, заказал молочно-ванильный коктейль. Если не удастся уговорить Сантьяго послушать пластинки, пойдут к кому-нибудь в гости или к Теленку, перекинутся в картишки. Тут и вошел Сантьяго — лицо опрокинутое, глаза лихорадочно блестят: знаешь, конопатый, мои предки выперли вон Амалию. В «Банко де Кредито» кончился обеденный перерыв, и Попейе из окна кафе было видно, как открывшиеся двери заглотнули шумную толпу, ожидавшую на тротуаре. Палило солнце, проносились битком набитые «экспрессы», на углу мужчины и женщины пререкались, кому первому садиться в автобус. Почему ж они так долго терпели ее у себя в доме, хилячок? Сантьяго в ответ пожал плечами: они его, видно, совсем за дурака считают, думают, он не понимает, что расчет ей дали из-за той ночи. Сейчас он казался еще более щуплым: на лице — скорбь, темные волосы падают на лоб. Подошел официант, и Сантьяго показал на стакан Попейе: — Ванильный? — Ванильный. — Ну, чего уж так убиваться, стал утешать его Попейе, устроится куда-нибудь, найдет службу, горничные всюду нужны. Сантьяго окрысился: Амалия — вот такая баба, чего только она не наслушалась от меня, от Тете и Чиспаса, сколько раз мы на ней зло срывали, и никогда родителям не настучала. Попейе покрутил соломинкой коктейль: как же сделать, чтоб ты пригласил меня к себе, шурин ты мой? Отхлебнул пену.
