4
Палочка
— А-а-а! Эта бабуля Камилла просто какая-то паршивая святоша! — вопила Элоиза, стоя на своей кровати с изогнутыми стенками.
Все заторопились к ней, кроме Бабули, которая, как обычно в этот час, пела в церкви.
Элоиза топала ногами, продолжая поминать Господа и его «мирских монашек», как говорил Дедуля, но внезапно она затихла: вошел папа, а Камилла все-таки папина мама. И Элоизе пришлось теперь ругаться про себя.
— Не понимаю, о чем ты? — спросил папа, который и впрямь ничего не понимал. Он никогда не слышит ничего, что его прямо не касается. Тем не менее, Элоиза насторожилась:
— Мышьяк и старые кружева… — напевала она, а злость и горе грызли ее изнутри. — В фильме они такие симпатичные, эти две старушки, правда, симпатичные, не то что эта… эта Бабуля, чтоб ее!
Все сомкнулись вокруг нее тесным кружком.
— Погляди, что ты сделала со своей постелью, — выговаривала мама, считавшая своей священной обязанностью проливать свет на все, что в жизни не в порядке, и наводить немедленно этот самый порядок.
— Плевать мне на постель! — во всеуслышание объявила Элоиза. — Бабуля швырнула мою палочку в печку!
Папа вытаращил глаза, мама распахнула рот — ну, просто чемодан, иначе не скажешь, зато Дедуля, наоборот, тесно сомкнул под закрученными кверху усами свои сморщенные губы. Ритон, спотыкаясь и падая каждые десять шагов — «в собственных ходулях путается, — говорил Дедуля, — что поделаешь, наследственность! Его отец был точно такой же до семи лет…», Ритон семенил на кривых ножках к сестре, пуская пузыри и бормоча что-то непонятное.
Элоиза бросилась на сбитую постель ничком и зарыдала:
— Моя палочка, моя чудесная палочка!..
Ритон встал на четвереньки, чтобы бежать быстрее, добрался до кровати, уцепился за сестрины волосы:
— Эй, что это с тобой, Лоиза?
Элоиза схватила братца в объятия, обильно поливая его слезами:
— Да-да-да, мой дорогой, у твоей Лоизы ужасное горе. — Краешком глаза она — поверх ритоновых кудряшек — поглядывала на папу, а в маленькое ушко, которое было как раз у ее губ, жарко выдыхала: — Да-да-да, гадкая Бабуля кинула мою палочку в огонь!
Ритон шлепнулся попой об пол, приговаривая: «Гадкая Бабуля!..» И принялся гладить довольно грязными ручонками коленки сестры, которая снова стала обнимать его и покрывать поцелуями:
— Да-да-да, ты все делаешь правильно, Ритон, ты моя прелесть!
Папа в бешенстве растер косточку на лодыжке — ох, поймаю я тебя! — и повернулся к Элен:
— Твой сын заслужил хорошую трепку.
Но Элоиза уже заслоняла братишку телом:
— Только через мой труп!
Папа замахнулся, мама повисла у него на руке. Элоиза повторила твердо:
— Через мой труп!
Именно этот момент бабуля Камилла выбрала для того, чтобы вернуться с мессы с маленькой веточкой освященного букса (большие ветки слишком дорого стоили). На голове у нее была весенняя соломенная шляпка, прослужившая чуть не полвека, на лице — блаженное выражение лица причастницы. Оно сойдет с ее физиономии только тогда, когда будет съеден традиционный салат из валерианницы, который с незапамятных времен придает пикантность воскресным семейным завтракам.
Бабуля уловила только самые последние слова из разговора, но ей этого было достаточно:
— Господи Иисусе, что за выражения вылетают из уст этой девчонки!
— Черт побери, Камилла, — стал ругаться Дедуля, — ребенок просто повторяет то, что слышит от взрослых, а ее отец выражается, как… как политик!
— Можно подумать, у тебя изо рта розы падают!
— Ты уже всех достала, Камилла, умолкни!
— Поль, в воскресенье, в Господний день!..
— Начхать мне на воскресенье и на тебя вместе с ним! Зачем ты выбросила палочку малышки?
Камилла опускает глаза, изучает свои бумажные перчатки, откладывает буксовую веточку, вынимает из шляпы огромную булавку.
— Ах, как жарко было в храме, я думала — просто в обморок упаду. — И только потом, уже выходя в коридор: — Какую еще палочку?
— Ну, з-з-знаешь! — Элоиза просто-таки заикаться начала от возмущения. — М-мою шикарную т-тросточку со змеей, которая по ней ползла н-наверх, ту, к-которую Дедуля вырезал в Рокамадуре. Ты ее переломила пополам и сунула в печку на кухне, я сама видела!
— У этого ребенка неуемная фантазия, — цедит Камилла сквозь зубы, спотыкаясь о Ритона. Шлепает его по макушке: — Вечно он под ногами путается, невозможный мальчишка!
Дедуля застегивает третью пуговку на жилете, закручивает левый ус, становится еще больше, чем всегда, полковником в отставке, и голос его гремит так, словно он разносит свой полк, проваливший форсирование реки:
— Сейчас посмотрим, Камилла! Повезло тебе: огонь в печке погас, пока ты там торчала в своем храме!
Камилла внезапно бледнеет и пробует сменить тему:
— Ах, ты не присмотрел за печкой, и у нас теперь нет горячей воды, нечем вымыть посуду!
Мама пытается успокоить ее:
— Ничего, разогреем воду на газу. — В голосе ее мед, но тот еще мед: Бабулю не проведешь! Папу тоже: он надувается, предчувствуя катастрофу — очередных осложнений между его мамочкой и «этими двумя бабами» теперь не избежать.
И папа старается слинять:
— С этими вашими глупостями у меня не было времени побриться!
— В воскресенье? — удивляется мама. — Кажется, ты первый раз в жизни не позволяешь своей коже «отдохнуть» в воскресенье, дорогой!
— Как — то не по сезону холодно, — бормочет папа. — Раз уж действительно нет горячей воды, пожалуй, и впрямь побреюсь завтра.
Все вздыхают или зевают.
— Голодный, голодный, — кричит Ритон, — когда ням-ням?
После такой перебранки на закуску семейство начинает — кто быстрее, кто медленнее — спускаться со второго этажа, где спальни, вниз, в столовую. За Ритоном по ступенькам тянется мокрый след. Элоиза шепчет маме на ухо:
— Ма! Ритон протек! Сегодня Бабуля уж точно станет придираться и скажет, что ты за ним не следишь!
Мать и дочь переглядываются. Элоиза неслышно подкрадывается к братишке, на лету хватает подгузник, останавливает Ритона, прикладывает палец к губам — тише! — и в одно мгновение заменяет мокрое сухим. Мама восхищена: если бы за дело взялась она, Ритон бы точно взвыл, как сирена.
Остальные тем временем уже прибыли на кухню, и Дедуля, вооружившись кочергой, с торжественным видом лезет в топку. Выгребает на железку, прибитую у печки, золу, ворошит ее, чуть не запачкав манжетку рубашки, — хорошо, что вовремя приподнял! — а потом, залезши поглубже, вытаскивает из еще тлеющих углей кусочек дерева…
