— А это миссис Леона Уоткинс. — Ма говорила шепотом из уважения к горю человека, который сидел на низкой скамеечке, поставив локти на колени и обхватив руками темноволосую голову.
Женщина заговорила первая:
— Кто это, Боже ты мой… и почему она здесь шляется почти голая? Ах, это девушка, которую нашли и принесли ваши ребята? Должна сказать, что удивлена, как вы могли привести такую… такого сорта женщину в этот фургон, особенно в такой момент. Здесь смерть на пороге…
— Может быть, и нет, — прошипела Ма, и в ее голосе явно слышалась нескрываемая неприязнь к этой женщине. — Мистер Грейсон, эта девушка позавчера родила. У нее есть молоко. Я думаю, что если ребенок мистера Коулмэна станет сосать…
— О Боже! — воскликнула уязвленная миссис Уоткинс.
Лидия увидела из-под ресниц, как она подняла тощую руку к костлявой груди и стала яростно комкать платье, словно в нее вселился злой дух.
Ма и не сомневалась в том, что Леона Уоткинс будет против, поэтому она обращалась к начальнику каравана.
— Бедный малыш может выжить, если Лидии сейчас удастся его покормить.
Мистер Грейсон и слова не успел вымолвить, как миссис Уоткинс кинулась возражать. Пока она излагала свои злобные доводы, Лидия незаметно осмотрела часть вагона, которую смогла охватить взглядом. Стеганые одеяла, сложенные в углу, были из гораздо более красивой фабричной материи, чем одеяла, которыми ее укрывали в фургоне Лэнгстонов. Одно даже было украшено шелковой лентой. Рядом с сундуком с китайским фарфором стояла пара крошечных белых детских башмачков с помпончиками.
Ее взгляд скользнул дальше и остановился на паре черных ботинок. Это были широко расставленные ботинки, высокие, почти до колен. Хотя и поношенные, они явно были сшиты из кожи самого лучшего качества на длинные, красивой формы ноги. Каблуки около дюйма высотой из черного полированного дерева. Судя по этим ботинкам, мужчина, который их носит, должен быть высок и строен.
— Говорю вам: это неприлично! — Громкость и страстность возражений миссис Уоткинс все возрастала.
Костлявой рукой она схватила Лидию за подбородок и вздернула ей голову. Лидия взглянула в лицо, совершенно лишенное плоти и жизни, узкое, морщинистое, с костистым носом, тонким и острым, как лезвие ножа. Оттого, что губы были постоянно сурово поджаты, вокруг них появилась сетка глубоких морщин. Глаза соответствовали голосу — такие же строгие и злобные.
— Взгляните на нее. Она же потаскуха! Видно с первого взгляда. Возможно, она… проститутка, — Господи, прости, что я осквернила уста этим словом, — которая родила ребенка. Возможно, она сама же его и убила, чтобы от него избавиться. Я думаю, она даже не знает, кто отец.
Потрясенная словами этой женщины, Лидия безмолвно смотрела на нее и наконец тихо выдохнула:
— Нет.
— Миссис Уоткинс, пожалуйста… — дипломатично вмешался мистер Грейсон. Он был добрый человек, но на этот раз был склонен согласиться со старухой Уоткинс. Эта молодая женщина выглядела диковато. Ничего приличного не было в ней — ни в том, как она одета и причесана, ни в том, как бесстыдно смотрела на них своими необычными янтарными глазами.
— Это не так! — возразила Ма. — Но даже если это и так, Леона Уоткинс, кто еще в этом караване сможет выкормить этого ребенка? Ты?
— Ну, только не я!
— Вот то-то! — прошипела Ма. — Ты небось не выжмешь и капли молока из своих ссохшихся сисек!
— Ма, пожалуйста, — предостерегающе сказал мистер Грейсон.
Глаза Леоны Уоткинс горели яростью, но она промолчала, непреклонно выпрямившись и выражая свое презрение лишь раздуванием ноздрей. Ма не обращала на нее внимания.
— Мистер Грейсон, ваш долг сохранить каждую жизнь в этом караване, в том числе и жизнь этого младенца. Слышите, как бедняжка кричит? Из двадцати семей этого каравана лишь у одной женщины есть молоко, но она кормит своих близнецов. Лидия — единственная надежда этого младенца. Так что же, вы спасете его жизнь или позволите ему умереть с голоду?
Леона Уоткинс презрительно скрестила руки на груди, снимая с себя всякую ответственность за последствия выбора, который сделает мистер Грейсон, послушав эту Ма Лэнгстон, которая, как всегда, каждой бочке затычка. Она считала эту Лэнгстоншу невыносимо вульгарной, и сейчас Ма еще раз это подтвердила.
— Единственный человек, чье мнение имеет значение сейчас, — это мистер Коулмэн, — сказал Хэл Грейсон. — Росс, что вы скажете? Вы хотите использовать этот шанс спасти его жизнь, хотите, чтобы эта девушка кормила его?
Лидия отвернулась от них. Ей было все равно, что они о ней думают. Как только она немножко поправится, она уйдет туда, где никто ее не знает, где она сможет начать жизнь заново, без прошлого. Ее бессознательно потянуло в тот конец фургона, где в корзинке из-под яблок, выстланной фланелью, лежал младенец. Слыша, как шумно поднимается на ноги его отец, она не отрываясь смотрела на это крошечное существо, упорно боровшееся за жизнь.
Росс Коулмэн поднял голову и посмотрел на девушку, которая стала причиной такого скандала и помешала ему предаваться скорби о смерти Виктории. Лидия стояла к нему спиной. Первое, что он увидел — ее волосы, копну непокорных кудрей с запутавшимися в ней сухими листьями и Бог знает чем еще. Какие женщины разгуливают с неприбранными волосами? Росс Коулмэн точно знал какие.
Со спины она выглядела ужасно худенькой в своей ночной рубашке. Острые локти торчали из рукавов. Маленькие ножки. И грязные. Господи. Не нужно ему этого сейчас, когда он переживает тяжелейшие дни своей жизни.
— Я не хочу, чтобы эта девушка прикасалась к моему ребенку, — с отвращением сказал он.. — И все вы, будьте добры, оставьте нас — меня и сына — в покое. И если ему суждено умереть, пусть он умрет спокойно.
— Слава Богу, хоть кто-то здесь остался благоразумным…
— Заткнись! — бросила Ма Леоне Уоткинс. — Мистер Коулмэн, вы же разумный человек. Почему не разрешить Лидии кормить мальчика или по крайней мере попытаться спасти его жизнь? Он же умрет с голоду!
— Мы уже все перепробовали, — нетерпеливо сказал Росс, обхватив голову руками и запустив пальцы в густые черные волосы. — Он не пьет ни коровье молоко из бутылки, ни сахарную водичку с ложки — мы давали ему прошлой ночью.
— Ему нужно материнское молоко. А оно сочится из сосцов этой девушки.
— О Боже мой! — сказала Леона Уоткинс.
Росс еще раз посмотрел на девушку. Она стояла между ним и тускло светящей лампой, свет которой обрисовывал силуэт ее тела под тонкой ночной рубашкой. Ее груди казались тяжелыми, его притягивала их полнота. Почему она разгуливает в одной ночной рубашке? Даже если она больна после родов, ни одна приличная женщина не позволит себе появиться перед посторонними людьми, особенно мужчинами, в таком виде. Его бледные губы искривились, и он подумал: из какого борделя, интересно, сбежала эта девушка? Виктория бы ужаснулась, увидев ее.
