— И вот, — прервал Отгеваар, — Ты глядишь на реку так, словно она хоть раз заплатила чьи-нибудь долги. На-ка вот, возьми мой бумажник, если не ошибаюсь, в нем тысяча франков; бери на здоровье. Уплати все, что должен, сохрани остаток и, если ты имеешь обыкновение молиться, помолись за красную юбочку, которой ты обязан тем, что встретил меня сегодня в таком добром расположении духа.
— Красная юбочка, — сказал тот.
— Ну да, ну да, красная юбочка, которая живет в доме на дороге Сент-Аман и, сдается мне, не счастливее тебя самого.
— Да ведь, господин, — возразил Пьер, — про меня подумают, будто я бургомистра укокошил…
— Но, господин Отгеваар, — не мог успокоиться Пьер, — ведь получается, что вы сами себя выпотрошили как цыпленка…
— Ты прав, — отвечал Отгеваар, — одолжи мне сто су, я тебе кружку uitzet[4]поставлю.
— Нет уж, — отозвался Пьер, — теперь я угощаю. — Потом, обратив к водам Эско жест, полный презрения, добавил: — Не будет тебе ночных купаний!
Через три дня красивая молодая девица по имени Каттау пришла к Анне и так приглянулась ей, что стала ее горничной.
XV
Сказав, что Анна несчастлива, Отгеваар попал в точку: со дня свадьбы прошло уже два года, целых два года — а это даже больше, чем нужно для такого мужчины, как Исаак, чтобы устать от любви, пусть даже любви ангела, и подумать об измене. Нижеследующая сцена точно явит перед читателем обычный характер их отношений. В этот вечер они оба были в гостиной, обставленной тусклой палисандровой мебелью, в которой Анна просиживала целыми днями; Исаак развалился на канапе, на американский манер задрав ноги кверху, и покуривал сигару.
Сидя за низеньким столиком, на котором стояла лампа, Анна все вертела и вертела в руках маленький ключик.
— Почему же, — спрашивала она, — почему я должна отдать тебе этот ключ? Разве я заслужила, чтобы со мной вовсе не считались, разве я дала повод подозревать меня хоть в малейшей неверности или израсходовала на свои нужды хоть полгроша?
— Нет, — отвечал Исаак, — нет, и тем не менее…
— Исаак, открой мне мотив, причину этого; ты прекрасно знаешь, что этот ключ не только от кассы, он еще и от твоего доверия и нашего счастья.
— Не о том речь, — нетерпеливо ответил Исаак, — мне вскоре понадобится много денег, и я хочу избавить тебя от скучной необходимости то и дело отпирать и запирать этот сейф, вот и вся простая и истинная причина, и меньше всего тут дело в том, что ты теряешь мое доверие, а я покушаюсь на наше счастие.
Анна покачала головой.
— Для чего, — спросила она, — тебе так часто будут нужны деньги?
— Поговаривают о какой-то войне, акции всех займов переживут сокрушительное падение, и это подходящий случай все скупить, чтобы потом вновь продать.
— Я ничего не понимаю в твоей манере объяснять; выдадут ли тебе торговый документ о вложенных тобою деньгах?
— Да.
— И ты покажешь мне этот документ?
— Зачем? Я оставлю его у моего банкира в Брюсселе.
— Он даст тебе расписку?
— Это не обязательно.
— Тебе, наверное, придется часто ездить в Брюссель?
— Да, но я не премину всегда возвращаться, каждый вечер.
— Много у тебя там под ключом?
— Ровно столько, сколько мне хотелось бы иметь.
— А мне — сохранить; хочешь — испытаем судьбу, потянем жребий?
— Как ты можешь всерьез говорить такие вещи?
Анна пристально взглянула на мужа, тот опустил глаза.
— Итак, вот наше будущее, — сказала она, мы сейчас испытаем его; вот, я в накладе; возьми ключ, Исаак, но скажи только: ты один собираешься владеть этими акциями?
— Один! Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего.
XVI
Господину Исааку де Вильденстеену
Сударь,
Священная необходимость следить за соблюдением нравственных законов, соединяющая взаимными узами нас, людей цивилизованных, обязывает каждого из этих членов сообщать другому об опасности, в которой тот, быть может, находится. И вот, сударь, поскольку супружество есть одна из основ, на коих зиждется общество, я считаю себя обязанным, хоть сам и холостяк, донести вам об угрозе покушения на нерушимую святость этих уз. Вчера в кабачке, который его завсегдатаи предпочитают называть кафе и куда я захаживаю, уж простите великодушно, что говорю о себе самом, просто скоротать вечерок после моих трудоемких научных штудий, я услышал беседу двух молодых людей, которую затрудняюсь оценить с точки зрения грамматики, так как используемые выражения показались мне немного романтическими.
Я сознаю, какая опасность может угрожать мне, если когда-нибудь тот, О ком я считаю необходимым дать вам знать, узнает мое имя и место проживания. Поэтому умолчу и о том, и о другом; однако ж не подумайте, будто я опасаюсь мести со стороны безнравственности; ибо, как говорит Гораций:
Justum ас tenacem propositi virum,
Impavidum ferient ruinae[5]
Я из тех, кого ничто не может заставить побледнеть, хотя, впрочем, цвет моего лица — тема не из приятных, и даже самым жестоким палочным ударам не лишить меня чувства собственного достоинства.
Итак, сударь, во вчерашней беседе речь шла о госпоже вашей супруге, которую я всячески чту и уважаю, не имея чести быть знакомым лично. Молодой человек, о котором я вам и толкую, с большим жаром расхваливал ее красоту и красную юбочку, а в конце концов сказал так: я напишу ей, я должен непременно написать ей. Желая это предупредить, сударь, и притом незамедлительно, я той же ночью отнес это письмо на почту.
Засим остаюсь с множественным и глубочайшим уважением вашим преданным и смиренным слугой.
Незнакомый друг.
P. S. Долг повелевает мне сообщить вам его имя на тот случай, если он из осторожности не подпишет своего письма: его зовут Оттеваар, он человек дурной репутации и живет в замке неподалеку от Мелестее.
XVII
Госпоже де Вильденстеен
