Легче осуществить мой проект в Африке: города там часто являют собой бесформенные скопления хижин и лишь дожидаются сноса и перестройки в соответствии с разумными планами. Или в Китае, где города придумываются с нуля. Теперь об энергетике: в Городе будущего электрической энергией и газом будет снабжаться огромное центральное устройство, что-то вроде водонагревателя в ванной; оно обеспечит горячей водой всю территорию города. Каждая квартира сможет подсоединяться к трубам горячего водоснабжения и получать горячую воду точно так, как газ или электричество.
Между прочим, мой импровизированный доклад, значительную часть которого я построил на заметках, привезенных из Рима, вызывал оживленные аплодисменты. Но в ходе дискуссии выступил один молодой российский урбанист и поздравил меня с тем, что будущее, как он понял из доклада, еще далеко (а что, завтра тоже далеко?), и с тем, что я изобрел велосипед: в Москве в каждом доме есть центральное горячее водоснабжение — именно это я хотел видеть в своем образцовом Городе будущего.
Тут мне стало неловко: как же меня не проинформировали о столь важном достижении Москвы? Я посетил этот город только один раз, и мне показалось, что нам, в Италии, нечему учиться у московских градостроителей. Я ответил осадившему меня коллеге, с иронией заметив, что охотно уступаю русским первенство в деле изобретения центрального водоснабжения и знаю много других достижений московской урбанистики, — например, сталинские улицы шириной в двести — триста метров, однако там нет трамваев или автобусов, перевозящих граждан с одной стороны улицы на другую.
Перепалка продолжалась еще немного и, по мнению делегатов, была самым захватывающим моментом конгресса. Я же счел ее самой пошлой. Пошлым было замечание российского делегата, и таким же пошлым был и мой ответ ему. Я до сих пор не понимаю, как я позволил затащить себя в эту пропасть пошлости, но таков уже был постыдно низкий уровень знаменитых урбанистов, съехавшихся в Страсбург со всех концов земного шара.
Во время ужина с участниками конгресса я мило беседовал с иронично настроенным российским урбанистом, и все шло спокойно, пока к нам не присоединился мрачный итальянский делегат с бородкой, подстриженной в форме секиры. Как только он сел за стол, я поднялся, почувствовав вдруг симптомы аллергической непереносимости. Некоторые коллеги, поняв, что за аллергия побудила меня к бегству, последовали моему примеру и тоже встали из-за стола.
Не впервые я испытываю эти параполитические недомогания. Это просто настоящая болезнь, о которой я говорил даже с врачом; он прописал мне две таблетки «Лароксила» в день. От этого антидепрессанта мне было ни жарко, ни холодно. Главное, конечно, сказал врач, убрать причину. Можно подумать, что речь не идет о половине итальянцев. И еще он сказал, что моя мучительная политическая аллергия со временем может спровоцировать язву желудка: он уже лечит несколько таких больных. В общем, врач объяснил мне, что у меня латентная язва, парадоксальная болезнь, поражающая в основном субъектов, которые выдают соматические реакции за серьезные неприятности.
После ужина и моего бегства из ресторана я отправился пешком к своему «Отель Катедраль», маленькому отелю в центре пешеходной зоны Страсбурга, прямо напротив собора Нотр-Дам. В номере на двоих, который я заказал еще из Рима, я застал Валерию, приехавшую поездом после обеда, как мы и договорились. Я не сумел скрыть своего плохого настроения из-за того, что случилось на конгрессе и потом в ресторане. Когда я рассказал ей о перепалке, в которую меня втянули, она нашла ее забавной. Я простил ее за безразличие, — так же как простил тех известных урбанистов, которые аплодировали мне после доклада, — и не стал упрекать ее, чтобы не испортить эту нашу тайную встречу вдали от римской жизни. Я никогда не говорю Валерии о моей тяжелой политической аллергии; в этих случаях я разряжаюсь на Клариссе, которая выдерживает любые мои жалобы, потому что считает меня в известной мере мнимым больным. К сожалению, она не понимает, что нередко мнимые больные умирают именно от мнимых болезней.
Надеюсь, что ночь, проведенная с Валерией, не разочаровала ее. Встреча в маленьком «Отель Катедраль», — сплошь деревянные панели, парча, расписные обои, — странная атмосфера дома свиданий, должна была бы усилить мою агрессивность, получившую отпор на конгрессе. Но нет, вместо нее пришла теплая, приятная любовная рутина.
— Представь себе, какая тоска — жить в таком маленьком тихом городке, как этот.
— Можно наконец было бы держать окна открытыми, — сказала Валерия.
— Предпочитаю Рим, пусть с закрытыми окнами.
— Сейчас в Риме можно задохнуться от жары. Сентябрь — самый жаркий месяц в году.
— Июль тоже самый жаркий месяц в году. И август тоже.
Валерия кивнула с улыбкой. Каждая попытка поговорить с Валерией завершается очаровательной и радующей душу абсолютной глупостью.
Бродя по окрестным улицам в поисках кафе, где можно было позавтракать, чтобы не сидеть в унылом гостиничном зальчике, мы прошли из конца в конец пестрый и пышный цветочный базар на пляс дю Шато. Триумф цвета и ароматов. Я преподнес Валерии букетик цикламенов, не очень большой и такой душистый. Прогулка была почти безмолвная. Несмотря на свой холостяцкий образ жизни, чего она, впрочем, не скрывала, Валерия ухитрялась своим присутствием, одним своим присутствием зачеркивать шлейф прошлого, который часто портит настроение многих синьор и синьорин, не сумевших создать свою прочную личную жизнь. И всего-то короткая прогулка двух довольных друг другом людей, хотя здесь, в Страсбурге, мы оба вели себя несколько искусственно — я больше, чем она. Я чувствовал себя спокойным и бездумным, хотя и слегка глуповатым. Вот они, чудеса географии: в Страсбурге, под этим свинцовым небом, таким нависающим и таинственным, я смотрел на Валерию невинным взглядом: все вокруг было для нас новым.
Вспоминаю сегодня то ощущение счастья, разлитое в пустоте, и в памяти вдруг воскресает то же самое чувство, какое я испытывал во время поездки в Нью-Йорк с Клариссой. Мы ходили по холодным улицам, ходили быстро, как два тупых пустоголовых туриста, счастливые оттого, что мы вместе в этом городе и не нужно разговаривать, каждому довольно присутствия другого. Как же повторяются подобные ситуации и ощущения в двух совершенно разных местах — Страсбурге и Нью-Йорке, но, главное, с такими разными людьми, как Кларисса и Валерия. Одно отличие: в Нью-Йорке мы с Клариссой видели радугу.
Чувства тоже повторяются, говорил я себе, как времена года, и мы принимаем эти чередования в природе, не протестуя. Сколько весен, сколько лет, сколько осеней, сколько зим, и всегда потом все сначала. Сколько рассветов и сколько закатов.
Кларисса
Джано оставил на столе толстую тетрадь с выведенными на обложке черным фломастером буквами: Д и У — мрачными и строгими, как два могильщика. Ясно, что обозначают они два слова — «Деконструкция» и «Урбанистика», и мне, конечно, захотелось прочитать этот текст, чтобы побольше узнать о проектах Джано. Но едва раскрыв тетрадь, я тотчас же ее закрыла — не хотелось поступать невежливо и совать нос в его личные дела. Кроме прочего, почерк у Джано такой мелкий и непонятный, что мне пришлось бы основательно потрудиться. Ради чего, ради любопытства? Хотя, признаюсь, мне интересно познакомиться наконец с теориями и проектами мужа.
