— Ты думаешь, у меня нет денег? — спросил Майкл.
— Хотелось бы их увидеть, — повторил бармен и сделал шаг назад.
О’Коннел заметил, что двое мужчин за стойкой чуть отодвинулись от него и уставились в закопченный потолок. Это были ветераны, привыкшие к подобным стычкам.
Майкл снова посмотрел на бармена и понял, что тот слишком опытен и провел слишком много лет в темных углах своего бара, чтобы дать застать себя врасплох. Наверняка у него имелось какое-то оружие, уравнивающее его шансы в схватке, — алюминиевая бейсбольная бита или деревянная дубинка с короткой ручкой. А может, и что-нибудь посущественнее, вроде пистолета девятого или двенадцатого калибра. «Нет, — подумал О’Коннел, — девятый вряд ли. Слишком трудно заряжать. Скорее, что-нибудь более древнее — например, специальный полицейский пистолет калибра 38 со снятым предохранителем, который заряжается патронами с плоским наконечником, чтобы нанести максимальное увечье человеку и минимально повредить имущество. Лежит где-нибудь в укромном месте, откуда его можно быстро достать». Пожалуй, он не успеет всадить в бармена нож, прежде чем тот выхватит свое оружие.
Поэтому он лишь пожал плечами. Затем, повернувшись к одному из мужчин у стойки, бросил ему сердито:
— Чего ты там высматриваешь, старый хрен?
Мужчина сделал вид, что не слышит, и не повернул головы в его сторону.
— Так вы будете заказывать еще виски? — спросил бармен.
Майкл не мог смотреть на его руки без раздражения.
— Не в такой вонючей дыре, как эта! — ответил он, рассмеявшись.
Поднявшись, О’Коннел вышел из бара, провожаемый молчанием троих оставшихся. Он решил как-нибудь наведаться в этот бар еще раз и почувствовал удовлетворение. «Нет ничего приятнее, — подумал он, — чем накалить атмосферу до предела и балансировать на грани взрыва». Гнев действовал на него как наркотик: в умеренных дозах возбуждал, а порой был просто необходим, чтобы разрядиться. Майкл посмотрел на часы. Подошло время ленча. Иногда Эшли любила, захватив бутерброды, перекусить с друзьями по группе искусствоведения где-нибудь под деревом в городском парке. Там за ней удобно наблюдать, оставаясь незамеченным. Можно пройтись и проверить, нет ли там ее, решил он.
Майкл О’Коннел познакомился с Эшли Фримен месяцев шесть назад чисто случайно. Он работал на полставки автомехаником на заправочной станции на бостонском ответвлении Массачусетской автомагистрали, учился на курсах вычислительной техники, а по выходным подрабатывал в студенческом баре около Бостонского университета. Она возвращалась вместе с тремя университетскими подругами с воскресной лыжной прогулки, и им необходимо было заменить покрышку на правом заднем колесе: колесо попало в рытвину на дороге — в зимнее время такое случается в Бостоне сплошь да рядом. Подруга, которой принадлежала машина, кое-как дотащилась до автостанции, и О’Коннел заменил покрышку. После этого выяснилось, что все деньги на карте «Виза», которой подруга хотела расплатиться, разошлись во время бурного уик-энда. Майкл выручил их, предложив собственную кредитную карточку, и этот великодушный поступок произвел на девушек впечатление. Они, конечно, не подозревали, что карточка краденая, и оставили ему свои адреса и номера телефонов, чтобы он связался с ними в середине недели и заехал к кому-нибудь за деньгами. Новая покрышка вместе с установкой обошлась девушкам в двести двадцать один доллар, и, разумеется, им было невдомек, что для О’Коннела это смехотворно ничтожная плата за возможность проникнуть в их жизнь.
Майкл был наделен от природы не только привлекательной внешностью, но и необыкновенно острым зрением. Он без труда различал фигуру Эшли в толпе, находясь за квартал от нее, и сейчас, пристроившись у одного из дубов, стал неспешно ее высматривать. О’Коннел знал, что его не заметят, — он был слишком далеко, слишком много народа было вокруг, слишком много транспорта на проходившей рядом улице, слишком ярко светило октябрьское солнце. Кроме того, он обладал очень полезной способностью сливаться, подобно хамелеону, с окружающей средой. Он подумал, что ему, возможно, надо было стать киноактером, — с его умением казаться не тем, кем он был, это у него получилось бы.
В забегаловке, облюбованной алкоголиками и разными сомнительными типами, Майкл слыл крутым парнем. Но и в студенческой компании он легко сходил за одного из своих. Заплечная сумка, до отказа набитая компьютерными распечатками, помогала создать нужное впечатление. Ловко маневрируя между двумя этими мирами, он полагался на неспособность окружающих вглядеться в него и понять, кто он такой на самом деле.
«Если бы им это удалось, — думал О’Коннел, — они бы здорово испугались».
Он быстро обнаружил в группе студентов рыжевато-белокурую голову Эшли. Полдюжины молодых людей сидели кружком, жуя, смеясь и переговариваясь. Случись ему оказаться в этой компании седьмым, он держался бы очень скромно. Он без труда сочинял сходившие за правду истории о себе самом — кто он такой, откуда родом и чем занимается, — но в обществе боялся зайти слишком далеко, ляпнуть некстати что-нибудь неправдоподобное и утратить доверие, которое было для него очень важно. Наедине же с какой-нибудь девушкой вроде Эшли ему ничего не стоило покорить ее, притворившись, что он нуждается в женском участии.
О’Коннел наблюдал за студентами, чувствуя, как в нем нарастает гнев.
Ощущение было знакомое; он любил его и в то же время ненавидел. Это был совсем не тот гнев, который он испытывал, готовясь к драке, препираясь с очередным работодателем, или домовладельцем, сдававшим ему маленькую квартирку, или со старой соседкой, досаждавшей ему своими косыми взглядами и бесчисленными кошками. Он мог выступить против любого количества людей и завязать с ними драку — это было ему раз плюнуть. Но Эшли будила в нем совсем иные чувства.
Майкл знал, что любит ее.
Наблюдая за девушкой с безопасного расстояния, никем не замечаемый, он изнемогал. Он пытался расслабиться, но не мог. Он отворачивался, потому что смотреть на нее было больно, но взгляд его тут же возвращался обратно, так как не смотреть было еще хуже. Когда Эшли смеялась, откидывая голову назад и соблазнительно рассыпав волосы по плечам, или наклонялась вперед, слушая кого-нибудь, это причиняло ему страдания. Если же она самым невинным образом касалась чьей-то руки, у него возникало ощущение, что ему в грудь вонзают острый клинок.
После этого Майкл всякий раз еще с минуту задыхался.
Вблизи нее он даже думать толком не мог.
Он нащупал в кармане брюк нож. Это был не швейцарский армейский нож многоцелевого назначения, какой можно было найти в сумках сотен бостонских студентов. Это был увесистый складной нож с четырехдюймовым лезвием, украденный им в магазине туристских товаров в Сомерсете. Обхватив нож рукой, О’Коннел так сильно сжал его, что лезвие, хоть и спрятанное в ручке, тупым краем врезалось ему в ладонь. Чуточка добавочной боли помогает прочистить мозги.
Майклу О’Коннелу нравилось носить с собой нож — он чувствовал при этом, что вооружен и очень опасен.
