— Хорош, вот тут тормознись. Ты украла этот фильм у нас из детской. И если ты сама все правильно помнишь, я весь переволновался, когда ты сказала, что его посмотрела. Ужасно переволновался.
— Я заметила. Ты стал запирать свою порнуху, когда я приходила.
Он врубается и смеется от души. Я обожаю его смешить. Даже представить не получается, чтобы эта смогла рассмешить его так, как умею я.
Джеми
Приехали. Чудо на сколько ее хватило, честно говоря.
— Джэээй-миииии, — произносит она и выпучивает свои большие осоловелые глаза, — ты голодный?
— Умираю пиздец как, кстати, — подхватываю я. — Вот бы они поживее с моим стейком. А что?
Ее взгляд мрачно окидывает комнату, потом падает на южную сторону стола. Следует короткая пауза.
— Сина давно последний раз видел? — спрашивает она, макая кусок хлеба в вино и выстраивая пирамидку из пепла, который она просыпала на стол.
— Не, золотко. Давно не видал. Последний раз пересеклись на тренировке на прошлой неделе — все как у нас. Как получилось, что с тобой мы не пересекались уже почти месяц?
— Я ж с прошлой недели снова в универе, разве не говорила? И мне пора диплом начинать писать.
— Уточни?
— Пфу! Это как длинная-длинная ку-рсовааая!
— Хорош, Милли, детка, я знаю на хуй, что такое диплом! Господи! Я спрашиваю, про что он?
— А, хммм, про книжки. Долбанутая теория, хммм, деконструкция идентификации в современной литературе.
— Врушка.
Она нахально усмехается.
— Зато звучит хорошо, разве нет?
— У тебя ж там еще конь не валялся, я прав? Собралась бы ты, Милли! У тебя ж последний год. Конец пути близок и все такое. Ты сама не знаешь, как тебе ниибацца повезло!
— Хорошо. Хорошо.
— Серьезно, милая! Живешь со своим предком, у которого тебе нах все с рук сходит, он тебя спонсирует, и я не знаю, чего еще… Делаешь все, что на хуй хочешь… Тебе даже не надо работать, между прочим, все у тебя ниибацца за просто так…
— Я сказала хорошо!
В ее глазах вспыхнула знакомая мутная химическая злость. Я меняю тему, немедленно.
— Запалил его на занятиях, между прочим. Сина. Застукал его с девкой! Наверху налево и все такое.
— Он бывает в городе, не знаешь?
— Не, сомневаюсь, милая — честно, очень сомневаюсь. Бывает в «Келлиз» по пятницам, так ведь? Он, наш Билли и все такое — стараются не соваться в город после одного дела. Но, Милли, ты б их видела! На хуй убитый! О’Мэлли пиздец как побелел весь, ё! Совсем не рад, что…
— Как ты насчет двинуть туда после ужина?
— Куда?
— «Келлиз».
— Да ты на хуй чего? Думал, ты пиздец как это место ненавидишь. Говорила, там сплошные отстой…
— Респектабельные отстой…
— Все равно сказала, что они отстой…
Теперь мы смеемся вместе. Я маленького давно знаю. Я, понятное дело, в курсе, чего она взбеленилась, но неважно.
— С чего вдруг резко заинтересовалась Сином? Прошлый раз, как мы все ходили гулять, вы двое собачились как дети малые, нет разве? И еще ты сказала нашему Билли, что нассала ему в стакан.
— Не было такого.
Я смотрю на нее долго и пристально, хмурю брови и выпячиваю подбородок, как будто я пытаюсь разрешить какую-то большую ниибацца загадку. Потом медленно и драматично запускаю понимающую ухмылку у себя на роже.
— Ааааааа, я догнал. Теперь я врубаюсь. Тебе захочется немножко одного дела, нет? А теперь слушай-ка сюда, Милли. Мы договорились, ага? Мы здесь сегодня вечером замечательно ужинаем, правильно? И потом, может, пропустим несколько коктейлей в «Платинум-Лаундж»? А потом я отвезу тебя куда скажешь. «Келлиз», «Подз», «Дримерс», куда угодно — но сам я иду спать. Мне вставать в восемь и отвозить Энн Мэри на работу, и у самого меня сверхурочные. Так что для меня сегодня никаких загулов с кокосами.
Я практически чувствую, как ее сердечко бумкает об стол. Но вот какое дело — я ей не уступлю. Вытерплю столько обидок, сколько она пожелает сегодня вечером мне устроить. Я не поддамся.
— Ойййфу-уу, Милли! Думай на хуй головой, ладно? Сама помнишь, как она нам мозг ела прошлый раз…
Делаю паузу. Но лучше шанса, один хрен, не представится. Я им пользуюсь:
— … и мне приходится носиться с ней до следующих выходных, разве нет?
— А чего? Чего будет на следующих выходных?
Делаю глоток. Если не выплюну это прямо сейчас, не сделаю это никогда.
— Ты знаешь! Я везу ее на Озера, нет? На большое и все дела!
— Фу, подожди, Джеми! На большое? В каком смысле большое!
— О чем мы говорили, у тебя тогда, после «Блу».
— Чего? О чем говорили?
На рожице у нее написалось одно сплошное отчаяние.
— Хорош, Милли! Ты что, ничего не помнишь с того вечера?
— Бог ты мой, Джеми. Даже не помню как мы были в «Блу», не то, что чего там было у нас!
— Ну и? Как ты могла забыть такую важную штуку?
— Какую на хуй штуку?
Делаю паузу. Охуеваю прямо на месте. Приплыли, короче.
— Энн Мэри. Я ж хочу сделать ей предложение, забыла?
Милли
Мое сердце проваливается в пищевод. Невольно хватаю себя за то самое место и проглатываю обратно жгучее чувство, грозящее попереть наружу. Глаза у него блестят, в них море энергии — и кожа оливкового оттенка его лица раскрывается, будто трещина в засыхающей глине, когда он растягивается в одну сплошную умную и напуганную улыбку.
— Ну и? Скажи что-нибудь, не молчи! — воодушевленно просит он.
Я наклоняюсь и резко обхватываю его руками, и тепло его тела лучится сквозь меня словно огромная порция «Джеймсона». Я слегка отодвигаюсь назад, испугавшись, что вдруг он услышит глухой стук моего сердца, которое колотится с такой скоростью, что волна его звука бежит одной сплошной линией. Он притягивает меня обратно к себе и крепко меня стискивает, а когда он меня отпускает и я гляжу прямо на него, понимаю, насколько я трезвая. Его лицо находится в моем фокусе, улыбающееся и танцующее от глупого, глупого счастья, и он смеется оглушительным и долгим смехом, и я тоже смеюсь и осыпаю его поцелуями, и все это время я не теряю того тошнотворного ощущения в кишках и горле и болезненного жужжания, словно из органа, который угрожает умолкнуть.
ГЛАВА 2
Милли
Бронхиальный кашель из соседней машины вытаскивает меня из непристойного сновидения — Анджелина Джоли танцует стриптиз у меня на коленях. Это Джоли из «Джиа», знойная женщина-дитя — уязвимая, доступная и целиком и полностью ебабельная. Она делает то похотливое выражение лица, что всегда изображает на журнальных обложках, и все здешние пацаны исходят от бешенства пеной у рта, ибо очевидно, насколько она тащится от того, что танцует для меня. Отыграли уже три песни, а она все еще плавно извивается, и только-только сняла лифчик, и администрация в ярости. Возможно, после этого ее уволят отсюда, но ей наплевать. Она умирает от любви ко мне. Я с трудом раскрываю сопротивляющиеся глаза, они снова захлопываются, желая, чтобы она продолжала танец или, на худой конец, приспустила трусики. Но машина продолжает фыркать и постанывать и выбрасывает меня в самую гущу недоброго утра понедельника. Я резко выпрямляюсь, перебрасываю ноги через край кровати и подскакиваю к окну.
