Все указывало на то, что Вавилон строили как город, уже побывавший в употреблении, секонд-хенд-сити, хотя его публичные объекты и сияли будто новенькие. Витавшие на улочках ароматы напоминали запах изо рта вегетарианца: подгнившей брюссельской капусты, ослиного навоза и мочи. Мило и по-домашнему, если вы кролик. Мясные и рыбные элементы подчищают ночами бродячие кошки и собаки – и, наверное, крысы, – иначе босые подошвы шлепали бы по коврику из личинок и червей.
Завелись ли здесь крысы? Пришли ли они сюда, неведомым образом преодолей пески пустыни, на зов дудки нового Гаммельнского Крысолова, соблазнившись свежими объедками и не испытывая страха перед возможной отравой?
Прохожие тем не менее как будто не замечали аромата родных дорог; по крайней мерс носом по сторонам, как обнюхивающий свою территорию кролик, никто не водил. И если плоть улиц выдыхала затхлый дух компостной кучи, то немалое число горожан – тех, кто мог позволить себе такую роскошь – били по нему целой батареей контрзапахов: ароматических смол, бальзамических масел, мускуса, сандалового дерева и пачулей.
Многие мужчины носили только короткие юбочки наподобие килта, оставляя верхнюю часть туловища обнаженной. Некоторые довольствовались набедренной повязкой. Другие щеголяли в накидках, скрепленных на плече шпилькой. Один или два самодовольно прошествовали в расшитых мантиях. Бритых встречалось немного, бородатые попадались чаще, причем у некоторых бороды были модно завиты. У одних волнистые волосы ниспадали на плечи, другие отдавали предпочтение тюрбанам, мелькали даже фески. Богач в мантии небрежно опирался на посох.
Женщины были в рубахах или свободных, по колено, платьях. Прически отличались разнообразием: одни заплетали волосы в косы и укладывали наподобие тюрбана, другие собирали их в пучок. Хвостики поменьше перехватывали ленточкой, побольше – убирали в сеточку. Одни ограничивались минимумом макияжа, лица других походили на раскрашенные маски. Дети бегали по улице почти голые, как девочки, так и мальчики, и ничем друг от друга не отличались, если не считать того, что прикрывали холщовые повязки.
– Надо бы зайти в парфюмерную лавку, – сказал Алекс. – И поскорее, верно?
Дебора сморщила нос, став похожей на кролика.
– Греки не пользуются парфюмом. Это считается проявлением изнеженности и упадничества.
Неужели она серьезно? Нет, конечно, нет.
– Готов спорить, здесь – пользуются. Вот увидишь. До сих пор побеленные фасады вытянувшихся вдоль
улицы домов оставались глухими хранителями частной жизни, если не считать сводчатого входа на более прохладной , северной стороне. Однако же следующие одна за другой стены нельзя было назвать серыми и невыразительными. Построенные пилообразно, внутрь и наружу, они отбрасывали на улицу чередующиеся полосы света и тени. Стены на солнечной стороне напоминали одно длинное, закрытое жалюзи окно, и казалось, достаточно дернуть за веревочку, как планки из глиняных кирпичей повернутся разом, и прохожему откроются все интерьеры.
На самом же деле в случае, если бы столь маловероятное событие все же произошло, дома бы просто обрушились – что с ними и без того уже происходило: зубчатые вершины стен постепенно стирались и осыпались.
На глаза гостям попался домик, подпертый со всех сторон столбами и опутанный веревками. Рабочие, чинившие обвалившуюся крышу и парапетную стенку, поднимали наверх корзины с глиной, которую брали из разъехавшейся на пол-улицы кучи. Выросшие детишки играли в куличи из грязи, только уже по-настоящему.
– Наверное, дают гарантию по крайней мере до следующего дождя, – заметил Алекс. – А дождь у них раз в год.
– Между прочим, саман – хороший строительный материал. Долговечнее стекла и стали.
– Его ведь надо формовать, пока он еще сырой, верно?
– Стань каменщиком – и узнаешь. Он толкнул ее локтем в бок.
– Кстати о мужчинах и парфюме. Я слышал, все местные македоняне стали персами.
– И что?
– Кто говорил что-то насчет упадничества и изнеженности? Мне показалось, ты это не одобряешь.
Дебора на мгновение смутилась, но уже в следующую секунду рассмеялась.
– Послушай, Алекс, там, откуда я приехала, люди купаются в ослином молоке, если, конечно, удается найти подходящую ослицу. И многие находят. А еще они протыкают носы куриными косточками и мажут щеки малиновым джемом. Меня это трогает лишь постольку, поскольку я здесь гостья из Греции. Понятно? Если тебе что-то нравится – валяй. Ищи себя.
«Уж я-то себя найду», – подумал он и смутился от собственной наивности. Не в первый уже раз Алекс подумал о том, насколько пуританским был кодекс поведения его орегонской общины. И не таков ли – на свой, конечно, лад – Вавилон? Женщину, убившую мужа ради другого мужчины, здесь заживо сажали на кол. Вроде бы.
Понятно, что такой закон не мог требовать буквального исполнения.
Или мог?
Со двора соседнего дома доносились лязг металла и глухие удары. Над крышей, пачкая безоблачное голубое небо, поднимались клубы дыма. Судя по всему, там располагалась какая-то мастерская или кузница – если только в доме не вспыхнул пожар и обезумевшие жильцы не пытались сбить пламя мечами, цепями и молотами. Какие-либо другие указания на наличие здесь мастерской отсутствовали. Не было даже глиняной таблички с гусиными лапками клинописи на двери. А как же местные узнают, где нужный им дом? Как вообще находят друг друга?
Отсюда и дальше, до конца улицы, небо коптили все расположенные с северной стороны дома, и с каждого двора, спрятанного за их стенами, слышался непрерывный лязг и звон, как будто там трудились неутомимые нибелунги. Алекс насчитал с полдюжины анонимных литейных или кузнечных мастерских.
– Должно быть, Кузнечная улица, но вот только как найти нужного мистера Смита? Никаких опознавательных знаков не видно.
– Можно предположить, – сказала Дебора, – что тот, кому это требуется, и без них все знает.
– А как быть новичку?
– Почему на всем обязательно должны быть какие-то знаки? Разве без них нельзя обойтись? – Она подняла руку. – Тебе ведь не нужны значки, чтобы знать свои пальцы? Разве ты не отличаешь их один от другого? Если нет, то у тебя проблемы. И не только у тебя одного.
В последних словах Алексу послышалась тревожная нотка угрозы.
– Ладно, пусть никаких знаков и нет, – как можно беспечнее продолжил он, – но ты заметила, что все идут в одном направлении? И так на всех улицах от самого моста. Все движутся в одну сторону.
– А разве непонятно? На таких узких улицах по-другому и быть не может.
И снова Алекс испытал унизительное чувство поражения. Он уже начал опасаться, что, если так пойдет и дальше, Дебора исчезнет из его жизни, как сообщение, стертое из памяти по причине полной утраты смысла из-за перегруженности ошибками.
От полного замешательства его спасли ослы. И Дебора, только что такая уверенная и спокойная, уже в следующий миг запаниковала, как дэвидкопперфильдовская тетушка Бетси Тротвуд.
