Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
Впрочем, журналюшке этого всего ведать не полагалось. Что-то она знала, конечно, но поверхностно. В то время как в бизнесе все основные дела творятся в темной глубине. У самого дна, среди густых молчаливых водорослей… И сомов.
Но все же как-то незаметно, на автомате, договорились, что зайдет она к нему в офис на «Авиамоторной». Там его специалисты расскажут, что такое настоящий фарфор, чем хорош фарфор Пушкинский и какие истории с ним связаны.
Она зашла…
И вот теперь лежит в его постели в московском доме на Чистых прудах, демонстрирует ту самую грудь с той самой родинкой и напряженно ждет, чем закончится разговор между супругами. И куда заведет их всех поворот, который так неожиданно совершился…
* * *
Нельзя сказать, что Виктор уже не любил жену. Любил. И, в общем, привык к жизни, в которой она была. И это был дорогой для него мир. Только он не был единственным…
Виктор давно, еще в юности, пришел к выводу о множественности обитаемых миров. Не тех, которые во Вселенной и за которые сгорел Джордано Бруно. Здешних миров. Тех, что возникают вокруг личности. Те, что во Вселенной, Виктора не интересовали.
Он родился в рабочем поселке. Именно тогда, в детстве… В те годы материального убожества… И не потому, что денег не хватало — отец, пока не умер, неплохо получал на своем заводе. А потому, что купить было почти нечего! В Москве, говорили, было все, из отпусков люди привозили красивые обновки, но у них в поселке… Здесь в дефиците было почти все.
Хлеб имелся, этого не отнять. Вот только маслом его уже с конца семидесятых мазали по праздникам. А чаще — маргарином обходились. Промтовары завозили, правда. Ковры в каждом доме были. Мопеды у мальчишек, мотоциклы у взрослых. Но деньги все равно оставались. Полно денег, на которые нечего купить. И многие рано или поздно начинали их тратить почти только на водку. Отчего и гибли безвременно…
Именно тогда, когда дефициты стали одним большим общим дефицитом, Виктор, почувствовав беспросветность такой жизни, и решил заняться экономикой. Наивно, конечно: он полагал, что достаточно получше изучить закономерности хозяйственной деятельности, чтобы убрать диспропорции. Ведь люди и у них в поселке сильно трудились, не хуже, чем в Москве (н-да, усмехнулся бы нынешний Виктор).
Потом, конечно, наивность ушла. И он просто решил стать богатым. Чтобы уехать в Москву, купить себе машину, джинсы, дубленку…
А для этого нужно было стать хорошим специалистом, чтобы попасть не менее чем в министерство.
О министерстве все уши прожужжала мать. Однажды она выяснила, что ее одноклассница — «бл… полная, двоечница, понимаешь, Витя» — на каком-то курорте выгодно познакомилась. С москвичом из министерства. Вышла за него замуж. И с тех пор каталась как сыр в масле. Зачем-то тетка эта заезжала в их поселок… народ шептался — аттестат хотела переделать для какой-то надобности. Насколько это было правдой, неизвестно. Во всяком случае, столичная гостья не преминула посетить нескольких одноклассниц, у которых вела себя с фальшивым демократизмом, и чувствительно колола им глаза собою и своей удачей.
Мать на эти встречи не попала. Но тем большее влияние на нее оказали расползавшиеся о них слухи. И с тем большей мечтательностью она говорила о том, как бы и ее сыну в Москву перебраться… Только учиться надо, настойчиво убеждала она, а там и на удачу рассчитывать можно…
Она успела вовремя остановиться в этих своих увещеваниях. А то было б хуже — он бы из упрямства начал с ней спорить и настаивать на своем. Что было бы глупо: Виктор и сам давно принял подобное решение. Провести остаток жизни так, как она идет в этом поселке, — о такой участи он уж точно не мечтал. Закончить школу и пойти на завод на мизерную зарплату. А после смены — столовая «Ласточка», по вечерам превращавшаяся в «кафе-ресторан». Там — стакан-другой. Вдоль железной дороги — домой. Ужин — телик… И на боковую, до завтрашних шести утра.
И снова — по той же колее. По субботам — танцы, ищущие девочки, тупое опьянение от «плодово-выгодного» с портвейном, наглость зареченских, драка, менты, дать деру, свой двор, розовый вермут, разговоры: «Не, ну, это, зареченский, подлетает такой… А я, типа, от этих отмахиваюсь уже… Я ногу — раз!.. Он, типа: «Борзый, да?» А я…»
И это — жизнь?
А потом какая-то пригласит на «белый танец». А больше ничего не надо. Дальше — «Погуляем?», скамейка, кусты, тихое сопротивление, «Ой!»…
И ополошный взгляд ее матери: «Что делать будем теперь, ребятки?» — и знакомая матери в ЗАГСе, и сплошное опьянение на протяжении недели, и образ в белом платье, и та же «Ласточка»… Все более и более нетрезвые крики «Горько!», дядь Сеня, наяривающий на баяне. Пьяный тесть лезет целоваться. Раздухарившаяся мать глупо пляшет русскую. Чья-то морда перед глазами, и что-то говорит, и ты не понимаешь, что говорит эта морда, но вдруг с громадным наслаждением погружаешь в нее свой кулак, и ноют порезанные о зубы костяшки пальцев… и в тебе нарастает жуть и восторг! И тебя оттаскивают, и хватают за руки, а ты все равно не понимаешь, кто это и что тут делают эти люди; и кто ты, и что делаешь ты; и где эта морда; и кто тот парень, на котором виснет эта толпа. И в одном общем гвалте непонятно, кто что говорит, и вдруг пелена спадает с глаз. И ты видишь, что виснут на тебе…
И становится гадостно и пусто, но кто-то уже подносит к твоим губам полный стакан, и ты опрокидываешь его одним махом… и все вокруг тебя кружится, и линолеумный пол при каждом твоем шаге опять и опять подкатывается справа…
Не-ет! Он себе такой жизни не желал.
И рвался из нее, из этой жизни, выворачивался. Как мать рассказывала, он во младенчестве все время выпрастывал кулачки из-под пеленок, в которые был завернут. «Спишь, — говорит, — смотрю, вроде и заворачивала тебя хорошо! — а вот они, ручки, выглядывают возле шейки! Ой, думаю, с характером парень у меня будет!»
«И кто бы мне объяснил, — подумал отстраненно Виктор, — как это может сосуществовать рядом — вот это знание этих вот девчонок с танцплощадки и как у них появляются дети… и эта нежность, когда такая же девчонка — твоя мать? Такое ощущение, что они и не предназначены никогда быть женами. Сразу назначены быть матерями».
И танцплощадки эти — не для любви. Так, что-то вроде специальных полигонов для размножения русского народа. Если от настоящей любви народ слишком отвлекают «Ласточки», то хоть для простого воспроизводства что-нибудь оставить… Танцплощадки.
* * *
— Послушай, зачем ты делаешь вид, что не узнаешь меня? Это некрасиво… Недостойно тебя.
Виктор оглянулся в недоумении и воззрился на девушку или, точнее, молодую женщину. Лицо казалось хорошо знакомым. Но глядело на него словно из-под воды, расплываясь и искажаясь под толщей прошедшего и случившегося. И образ никак не мог выплыть на поверхность настоящего, что мельтешило на эскалаторе станции «Баррикадная»…
Девушка не стала дожидаться, пока его воспоминания обретут ясность. Она резко отвернулась и торопясь побежала вниз, туда, где клубились два встречных потока людей.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
