Должно быть, чересчур много я сразу наговорил. Все-таки нужно ответить на некоторые основополагающие вопросы, озвучить своего рода предисловие. Мне есть что рассказать. Поэтому следует подойти к теме чуть серьезнее и, не стесняясь, объяснить, пусть сжато, как я, черт побери, здесь оказался. В общем, опустить краткую предысторию не удастся. Хотя отпереться я мог бы без особого труда — гораздо сложнее, к слову, избежать будущего.
Мое полное имя Хоакин Карлос Хул Михок де Ланда. В отличие от большинства индейцев майя я родился в больнице — в городке Сан-Кристобаль-Верапас, что в провинции Альта-Верапас, в тридцати милях к западу от Гондурасского залива. С.-К.-В. расположен в юго-восточной Гватемале приблизительно в девяноста милях к северо-востоку от С.-Д., или Сьюдад-Гватемала — иначе Гватемала-Сити, — и в десяти милях к западу от Т’оцала, поселка, а точнее, деревушки, в которой я вырос. Мои именины (они важнее дня рождения) были на три дня позже — 2 ноября 1974 года, по нашему летоисчислению — 11 Ревуна, 4 Белизны в пятом уинале первого туна восемнадцатого к’атуна тринадцатого и последнего б’ак’туна. Это случилось точно миллион восемьсот пятьдесят восемь тысяч семьдесят один к’ин (солнце, или огонь, или день) назад, считая с первого дня Долгого календаря, 4 Владыки, 8 Темного Яйца, 0.0.0.0.0, или 11 августа 3113 года до н. э. Всего за каких-то тринадцать тысяч девятьсот двадцать восемь дней до последнего солнца 4 Владыки, 3 Желтореберников в последний день последнего к’атуна тринадцатого б’ак’туна. То есть до 21 декабря 2012 года н. э. А в этот день, говорят, должно остановиться время.
Отец учился в Национальном институте (Сантьяго, Гуате-Сити) и возглавлял управление начального образования в департаменте. Он был наполовину испанцем и по местным стандартам считался чуть ли не интеллектуалом. Его родной язык — кекчи. Моя мать говорила на чоланском, который из всех живых диалектов ближе всего к южному майяскому языку. Ее семью в тридцатые годы выселили из Чьяпаса, и она стала частью маленького чоланского анклава. Он находится южнее региона, где проживает основная масса сородичей.
Я знал больше, чем остальные наши ребята, о том, кто мы такие, о нашей истории. И все же многое оставалось для меня тайной. Я понимал, что народ, который в древности мог гордиться своими архитекторами и правителями, теперь обнищал. Но мне не приходило в голову, что гибнет его великая культура. Наш акал — дом со стенами из шлакоблоков, с соломенной крышей (господи Исусе, я вырос под соломенной крышей, бога ради, иногда поверить не могу) — и хон-ка’ил, городская площадь, для меня являлись центром маленькой Вселенной… Когда я оглядываюсь назад, все это кажется полной дичью. Но вообще-то, положа руку на сердце, в истории я разбирался не хуже, чем средний учащийся американской школы. Конечно, большинство людей, вероятно, слышали, что где-то на юге стоят древние полуразрушенные пирамиды. Но далеко не каждый скажет вам, что в тех местах жили народы, называвшиеся ацтеками, тольтеками, инками… Многие, наверное, смотрели фильм Мела Гибсона о майя. Может, кто-то бывал в Мехико-Сити и видел руины Теотиуакана. Но я очень удивился бы, встретив в Штатах того, кто мог бы объяснить, например, в чем разница между ацтеками и тольтеками, или знал бы, что между Центральной Мексикой и Гондурасом, в районе, который мы называем Мезоамерикой, существовали не менее развитые культуры миштеков, сапотеков, тарасков, а земли инков находились за много-много миль от территории майя, фактически на другом континенте. По тогдашним меркам — все равно что на Нептуне.
К тому же эпохи расцвета этих цивилизаций разделяет прорва времени. Золотой век тольтеков наступил приблизительно в 1100-м. Теотиуакан был заброшен между 650 и 700 годами. Так называемый поздний классический период майя продолжался приблизительно с 600 до 850 года н. э., и когда ацтеки начинали свое восхождение, лет этак шестьсот спустя, государство майя переживало политический закат. В старом афоризме из первых исследовательских работ, посвященных Мезоамерике, тольтеки и ацтеки приравнены к римлянам, а майя — к древним грекам. Хотя по-настоящему их роднит одно: гениальность.
Однако в наше время, конечно, принято говорить, что любая культура — явление по-своему выдающееся. Когда я учился, в университетском музее искусств как-то раз заменили таблички на экспонатах, и, скажем, вместо «Навозный фетиш, племя оокабоолаконга, девятнадцатый век» появилась другая: «Навозный фетиш, цивилизация оокабоолаконга, девятнадцатый век». Словно пять хижин и резчик по дереву — это уже целая цивилизация. Вся беда в том, что среди множества этносов единицы можно назвать гениальными — как, например, из тысяч художников лишь один обладает истинным даром. Если мировые культуры большей частью развивались на неком фундаменте, то майя феноменальным образом построили свою великую державу фактически на пустом месте. Так, фонетическое письмо было изобретено всего три раза: в Китае, в Месопотамии и предками майя. Понятие «ноль» некогда появилось у индийцев, в районе неподалеку от нынешнего Пакистана, а еще раньше — в системе счисления майя. Уникальность моего народа не подлежит сомнению — и это главное, что вам нужно знать.
Почему же о столь грандиозной империи известно лишь узкому кругу людей? Тут наиболее вероятны две причины. Первая из них — явно предвзятое мнение. Вторая зиждется на справедливом утверждении: ни одну цивилизацию (уж точно ни одну продвинутую цивилизацию) не уничтожали с такой основательностью. Но утрачено не все — на языках майя говорят свыше шести миллионов, более полумиллиона из них живут в Гватемале, и многие все еще хранят память о древности.
В особенности сведуща в этих делах была моя матушка. Скажу сразу: я не находил в ней ничего примечательного. Просто считал ее самым важным человеком на свете. Думаю, по отношению ко мне она действительно мало отличалась от других матерей. Кабы не одна мелочишка, которой она научила меня в 1981 году в сезон дождей, когда я заболел и, как очаровательно выразился наш падре, «стоял на пороге смерти».
(2)
Подхватил я, видимо, тропическую лихорадку. Тогда она представляла куда большую опасность, чем теперь, а ко всему прочему, у меня открылось кровотечение в легких и я кашлял кровью. Как оказалось, из-за дефицита фактора VIII, то есть из-за гемофилии. Три месяца я провел у очага, подсчитывая ярко-красные стежки на ватном одеяле, в которое был завернут, и слушая лай собак. Мама кормила меня с ложечки кашей-размазней на основе «Инкапарины»[19]и заменителя молока, рассказывала мне всякие истории, тихо и напевно, — иногда по-испански, иногда по-чолански. Все остальные, даже младшая моя сестренка, работали в полях — финкас, как у нас их называли. Однажды вечером, лежа на боку и сдерживая рвоту, я заметил древесную улитку. Сине-зеленый конусообразный клубочек, наподобие грузила с оранжевыми и черными полосками, полз вверх по стене из шлакоблоков, оставляя за собой влажную полоску. Много времени спустя я узнал, что этот вид называется Liguus fasciatus bourboni. Мать сказала мне, что улитка — мой второй чанул, чанул де брухо, «волшебный дух».
