Так вот, продолжим.
Вскоре после своего подвига Чингизхан Молчанов совершил ещё один благородный поступок: согласился выступить свидетелем на процессе о нарушении Лигой межрасового запрета на использование сверхразрушительных вооружений. Правда, отдельные очернители полагают, будто двигали им только низменные мотивы. Якобы за срыв аннигиляционной атаки горпигорцы заплатили господину Молчанову сумасшедшие деньги; Интерполу он сдался, спасаясь от мести Лиги; свидетельствовать согласился, чтоб избежать суда за свои хакерские подвиги… Ну, да бог ему прокурор. Дело не в этом, – Изверов встал и принялся рассеянно бродить по рубке. – Дело в том, – продолжал он на ходу, – что Интерпол по программе защиты свидетелей пристроил Чингизхана Молчанова под вымышленной фамилией студентом в ваше училище. Правда, защита получилась с изъянчиками. Фамилию ему выбрали неудачную, созвучную с хакерской кличкой (не то Чинарик, не то Чинарский, не то еще как-то в этом же роде); информацию о нём от великого ума сообщили руководству училища, а теперь даже студенты начинают что-то подозревать… Наверное, все потому, что процесса ждали со дня на день, а он всё откладывается да откладывается…
Виктор Борисович замер посреди рубки и тяжело уставился на Чин-чина:
– Я вот к чему тешу вас этими басенками, друг-студиоз. Зарубите себе на носу следующие обстоятельства. Первое: на этот блокшив меня не упекли (когда следующий раз станете со своими коллегами перемывать мне кости, затыкайте интерком подушкой). Я сюда напросился сам – этот корабль слишком много значил для меня, когда ещё был кораблём. Второе: я очень не хочу, чтобы из-за глупости дуреющего от скуки хакера пострадали ваши ни в чём не повинные сокурсники…
– И некто Изверов, – хмуро вставил Чин-чин.
– Да, представьте, судьба некоего Изверова мне тоже не безразлична, – кивнул отставной космоволк. – Так вот: ещё одна хакерская выходка на моём корабле, и я доведу до сведения функционеров Промышленной Лиги (среди них у меня тоже есть добрые знакомые)… Ну, вы наверняка понимаете, что именно я доведу до их сведения. Причём без малейших угрызений совести – они и так вот-вот вычислят господина Молчанова-Чингизхана. Поняли меня?
– Понял, – практикант скрипнул зубами. – Только вот вам небольшая добавочная информация об этом пресловутом Молчанове. Говорят, он довольно легко поддаётся на уважительные уговоры, на душевные просьбы… А вот когда его хватают за горло, этот дурак обязательно старается сделать наоборот. Представляете? Даже в ущерб себе – наоборот. – Он шагнул было к выходу, но приостановился:
– И вообще, вы, чем драться с тенью, лучше бы тараканами занялись. По кают-компании так и шмыгают.
Изверов уже сидел перед компом.
– Нереально, – пробурчал он, тыкая пальцами в сенсоры контактора. – Хоть человечество и сумело достичь пределов галактики, но против тараканов наша мудрая наука и могучая техника покуда бессильны.
– И против хакеров тоже, – тихонько сказал Чин-чин, закрывая за собой люк.
2.
Слушанье оказалось закрытым.
Просторная коробка судебного зала (серые ноздреватые стены без единого проёма, без единой щелочки даже); кучка судейских – его честь, прокурор, адвокат, всякие другие (чёрт знает, как они называются и для чего они здесь нужны)…
С первого же взгляда – ещё до того, как могучая лапа великана-охранника отшвырнула его от стены – он понял, что дело швах.
Здесь все как нарочно подобрались один к одному: чёрные лоснящиеся верзилы. Как нарочно… Господи, да почему же «как»?! Всё явно уже решено; это не суд, а так, лицедейство. Досадная, ничего не решающая формальность.
А его честь уже тянется к колокольчику:
– Начинаем! Требую тишины! Слово предоставляется обвинению!
Вот так, сразу?! Эге, кажется здесь никакое не лицедейство. Кажется, здесь самый что ни на есть балаган.
Прокурор даже не дал себе труда встать:
– Я полагаю, ваша честь, что этот никчемный рыжий замухрышка виновен прежде всего в том, что являет собой мерзостный злобный шарж на облик подлинного венца творения, – выговаривая последние слова громилоподобный прокурор самодовольно огладил лапищей свою физиономию, цветом и блеском напоминающую парадный президентский мобиль. – Что же касается гнусности, приведшей его в этот зал, то даже высшая мера кажется мне чересчур мягким приговором! Я расцениваю его поведение как угрозу всему нашему образу жизни!
Проклятый расист! Небось, сделай то же самое кто-то из чёрных – только пожурили бы. А тут…
Надтреснутое дребезжание колокольчика.
– Достаточно! Слово предоставляется защите.
– Буду краток, – адвокат рассеянно теребит холёные усики. – Таких, как мой подзащитный, я бы шлёпал на месте без следствия и суда.
Его честь снова хватается за колокольчик:
– Напоминаю: ваша обязанность – защищать.
– Я и защищаю! – пылко отвествует адвокат. – Я защищаю вековечные устои всего нашего биологического ви…
– Достаточно! Слово предоставляется подсудимому!
Последнее слово? Зачем? Разве проймёшь этих черномазых уродов хоть какими словами?! Бесполезно… Или всё же попробовать? А, была – не была: вечная судьба утопающих – хвататься за волосину…
– Ваша честь, неужели же каждый не имеет права съесть свою крошку хлеба там, где ему заблагорассудится?! Неужели на этой помойке, которую мы все зовём родиной, нет места даже ничтожнейшим росткам свободы?!
Судья, похоже, пытается вытрясти из колокольчика язычок:
– Молчать! Слушание окончено! Вердикт – виновен! Подсудимый приговаривается к смертной казни через шлёпание! Приговор привести в исполнение незамедлительно!
Лапы охранников впиваются в спину, тащат в угол, к какой-то дыре… И вдруг – свет, ветер, гомон толпы… Толпы, в которой лоснящаяся чернота почти совсем задавила малочисленные тщедушные фигурки рыжих собратьев. Гомон, в котором слабые нотки протеста подмяты негодованьем: «Только подумайте! Все, значит, с честным риском для жизни покорно едят, где нашли, а эта рыжая мразь что? А эта рыжая мразь хвать – и под комод! Как какой-нибудь грязный муравей! Неслыханно! Куда катится цивилизация?!»
А впереди под скрип деревянных блоков да полиспастов медленно задирается кверху носок огромного дырявого башмака. И лапа охранника снова впивается в плечо, трясёт, дёргает, рвёт туда, на утоптанное лобное место, под вздёрнувшуюся подошву…
Дёргает…
Трясёт…
Чин-чин, наконец, распахнул глаза, и сразу выяснилось, что дёргает его за плечо никакой не чёрный гигант-таракан, а вовсе наоборот – среднерослый и бледный староста Белоножко.
А еще выяснилось, что он, Чин-чин (по-прежнему студент-практикант и отнюдь не прусак), одет в исключительно одни только трусы; что он валяется на койке в отведённой ему каюте, что таймер у изголовья показывает полвосьмого то ли утра, то ли чёрт знает чего, и что с невероятными сложностями протащенная сквозь все контрольно-досмотровые пропускники литровка семидесятиградусной «текила бланка» полупуста и имеет наглость предательски торчать на самом видном месте.
